Вильям Шмидт: Мы вошли в какой-то сложнейший «духовный» процесс – похоже, начался процесс духовной стагнации (Религиозное: политико-идеологический аспект – Весна, 2019)

Июнь 19, 2019

В начале 2019 г. в интересах Органов управления федерального уровня проводилось исследование по теме «Отношение к государственной политике в сфере религии».


Как было отмечено ранее (см.: осень 2018 г., зима 2019 г.), предлагаемые для экспертной оценки вопросы, во многом отражают логику и характер того политического процесса и идеологических установок, которые, собственно, и оказывают основное влияние на весь спектр отношений в религиозной сфере – от гражданских до политико-идеологических, – формируют вектор их развития.

Представляем мнение директора Центра религиоведческих и этнокультурных исследований и экспертизы, профессора кафедры государственно-конфессиональных отношений ИГСУ РАНХиГС Вильяма Шмидта – д-ра философских наук, члена Управляющего совета Ассоциации российских религиоведческих центров, заместителя Председателя Ассамблеи народов России.

* * *

Основная тема беседы – это роль Русской Православной Церкви в жизни общества, в медийном пространстве, ее взаимоотношения с разными структурами.

И первый вопрос:

Как Вы оцениваете текущую информационную представленность РПЦ – хватает ли сейчас информации о деятельности РПЦ, не хватает, или она избыточна?

В.Ш.: Русская Православная Церковь – это один из крупнейших институтов: это очевидный факт. Года 3 назад я говорил, что у нас в стране религиозная система уже встала, полностью сформировалась, – она не претерпевает каких-то серьёзных изменений: количественные показатели основных видовых субъектов, которые формируют эту систему, давно стабильны как в региональном разрезе, так и на федеральном – все стабильно. И то, к чему, какому этапу развития религиозной системы мы переходим, и в первую очередь собственно религиозные организации, это качество – предстоит серьезная работа на качество. То, что сейчас начался период именно качественной трансформации этой системы, – это и вызов времени, и естественный процесс. И в этом смысле отражение процессов, которые происходят в религиозной сфере, в общественно-религиозных и государственно-религиозных отношениях, они, на мой взгляд, как с формальной, институциональной точки зрения, так и содержательно представлены широко. Можно сказать, даже качественно. Года два назад, после смены информационной политики – реорганизации Синодального отдела по взаимодействию Церкви и обществом и добавлению в сферу его ответственности взаимодействие со СМИ, изменения стандартов информационного присутствия Синодальных отделов и соответствующих отделов на епархиальном уровне, образ и объем присутствия Русской Православной Церкви в медиапространстве существенно изменился. Я бы сказал, что качественно. Вниманием государственных СМИ Церковь в целом в последнее 10-летие не обделена.

То есть вес поменялся?

В.Ш.:  Нет, стало больше информации в части освещения видов деятельности, поскольку синодальные отделы – это своего рода «министерства», то есть каждый отвечает за свое направление (вид деятельности), а, соответственно, они и подают о себе информацию, особенно в сетевых СМИ: рассказывают, что произошло – то есть формируют событийный ряд, который довольно ярок. Особенность этого ряда, как и в системе общественно-государственных отношений, в том, что мы живём в календарном цикле, который имеет свою мерность – от праздника к празднику: в Церкви таких праздников много – найти можно на любой вкус и по любому поводу. Проявить отношение к событию – создать в ритме трудовых будней паузу и условия для эмоций высокого порядка – т.е. формировать в условиях цикла условия для развития культуры, в том числе и нематериальной, здесь у религиозных организаций большое поле для деятельности.

Имея неисчерпаемый ресурс формальных привязок к праздничным дням, сформировать событийный ряд это скорее формальное отношение к делу, а вот преемственно наращивать традицию, культуру события – это большой труд и серьезная задача. Вот и судите, какие инфо-потоки у нас доминируют – о содержании религиозных процессов и явлений, как и что это – таких материалов практически нет. (Канал «Спас» пока лишь пытается эту лакуну заполнить, но хватит ли на это сил и задора – вопрос открытый, как и то – сможет ли он остаться политически и идеологически нейтральным.) Церковь по-прежнему действует в режиме крайне закрытой организации – она не имеет опыта диалога с миром / человеком в иных режимах и формах кроме как «с солеи» и официальных посланий, а формировать иной опыт не сильно торопится. То, к каким казусам это приводит – обнажает те сложнейшие внутренние процессы, о которых обычно не говорят. Так что когда мы ставим правомерный вопрос о том, как обеспечить так называемое «качество», банальный качественный контент, выясняется, что говорить-то особенно и некому: кто может – те уже давно говорят…

Почему?

В.Ш.: По той простой причине, что Церковь крайне плохо обеспечена кадрами: процессы ее внутренней жизни – культовая практика поддерживаются, а вот с остальными – проблема. Включённость Церкви в процессы институционально-политического уровня, которые обеспечены в основном административным ресурсом, выглядит вполне презентабельно, а вот на базовом уровне картина другая – там и контингент иной, и его численность далека о той, которую привычно декларируют или о какой рассуждают в масштабе «общество – традиция». Когда мы говорим о жизни не административной, командно-управленческой – не о представительской функции религиозных организаций, а о внутренних, о тех, что в кадр обычно не попадают, выясняется, что для значимых новостных поводов практически ничего нет – нет того объема жизни, той ее плотности, той активности, чтобы возникали значимые проблемы: у Церкви на муниципальном уровне крайне мало крупных религиозных организаций, чтобы влиять хоть на какие-то хозяйственные процессы, а те что есть – настолько мелки и незначительны, что если бы ни их политико-идеологический статус – вовлеченность в орбиту государственно-патриотических маркеров культуры, – говорить о них как о численно значимой единице среди институтов гражданского общества довольно сложно, если не делать специальных оговорок, или наоборот – если делать конкретные качественные оговорки и уточнения.

Специфика церковной жизни, вообще религиозной жизни, что она реализуется на трёх уровнях. Первый уровень, приватный – там, где собственно действует человек, его душа и дух – уровень, где и ради чего всё это и делается: это проблемы спасения и инструменты спасения, глубинные смыслы и значения, принципы жизни – это все этот уровень. Все самое важно, что есть собственно религиозная традиция, или культурная традиция – это этот уровень. А дальше открывается то, что мы называем инфраструктурой этих процессов и их институциональным оформлением, то есть какими инструментами поддерживается и обеспечивается эта жизнь – жизнь индивидуальная и, вовлекаясь с другими такими же в такие же процессы, формирует духовную религиозную, культурную традицию, конструируя самые разные контексты и ретроспективы – от историософских, мистических до исторических, которые и обеспечивают преемственность культуры в целом.

И вот здесь, в этой динамично развивающейся духовной традиции, мы начинаем выделять инструментально-институциональную составляющую – хозяйственно-правовые инструменты, поддерживающие духовно-культурные общности, традицию в целом, как социально значимое явление – мы говорим о юридической стороне дела, когда в жизнь религиозной традиции включается ещё и административно-хозяйственная, управленческая (политико-правовая и идеологическая) составляющая, то есть собственно институциональное. Подчеркнем: институционализация, юридизация традиции – это не более чем ее каркас, и в прямом смысле это не есть собственно религиозная традиция – это лишь инструмент, каким традиция как и иные социо-культурные явления жизни человека и общества общаются между собой и с государством, формируя политико-правовую плоскость – сферу гражданско-государственных отношений. Практика отношений – «хозяйственная» жизнь и уклады – вот, что есть традиция: традиция – это те особенности, приемы и принципы регулировании, какими она связана с особым содержанием, которое собственно и представляет в мир как уникальный способ его реализации, а институционально-юридическое их обеспечение – это лишь дополнительное универсальное средство, которым пользуются все без исключения граждане и группы (объединения) граждан, включая и юр. лиц, чтобы обеспечивать ответственное взаимодействие в качестве конкретных лиц (акторов), образующих общество. Потому мы, когда рассуждаем о жизни Церкви и ее присутствии в обществе, мы должны быть очень внимательны в оценках – четко понимать, о чем идет речь – о религиозной традиции как таковой, ее состоянии и проблемах развития, или проблемах административно-юридического, политического обеспечения – условиях развития традиций и их инфраструктурной обеспеченности. Как Вы понимаете, это не одно и то же; хуже другое – уровень политико-идеологического спекулятивизма в этой сфере беспрецедентный.

Если говорить всё-таки про информацию, которая идёт по разным каналам, то, как я поняла из Вашего рассуждения, в общественно-политическом пространстве присутствует как раз религиозное как формально-административное…

В.Ш.: Да.

И не хватает собственно религиозного – верно?

В.Ш.: Именно – того, что мы относим к содержанию традиции, ее аутентичным практикам, – этого в публичном пространстве практически нет.

Именно этого контента, как духовного, культурного как такового, идущего от практики религиозной традиции, религиозной культуры как раз его почти и нет?

В.Ш.: Да, вот всего этого почти нет: в СМИ мы видим инфо-отчеты о политическом уровне присутствия Церкви в системе гражданско-государственных отношений – фрагменты культо-ритуального событийного ряда, и очень мало о проектах, которые собственно реализуют религиозные организации – не Церковь в целом, а церковные организации – свои, своими силами, с их богословским и социо-культурным сопровождением, в котором Церковь как традиции стыкуется с обществом и человеком и становится им понятной, значимой и т.п. – демонстрирует и расширяет свое социальное служение и т.д. В последнее время небольшая качественная активность появляется на канале «Спас», но это все еще очень робкие попытки и очень «тонкие росточки».

Анализируя ситуацию, мы видим ресурс Церкви – обилие форм и довольно качественно развитые инструменты, которые отработаны на всех уровнях – от федерального и регионального до местного, с учетом представленности церковных организаций. И их много, и Церковь их довольно активно практикует, вплоть до серьезных манипулятивных практик – централизованного и диверсификационного режимов. Но все это реализуется в плоскости формально-институциональных увязок – социально-политической и идеологической активности Церкви, с очень слабыми выходами в плоскость (сферу) гражданской активности.

И поэтому я вновь скажу, Русской Православной Церкви давно пора диверсифицировать не только инструментарий, но главное – диверсифицировать установки – обеспечить переход от «политико-идеологической» работы с административно-управленческим аппаратом государства к работе с институтами гражданского общества и непосредственно с гражданами – обеспечить переход к иному качеству, к процессам, протекающим на личностном, персональном уровне бытия. Понимает ли эти вызовы Церковь и ее низовые организации, ставит ли перед собой как актуальные задачи – да, безусловно. Проблема в том, что Церковь не имеет в своем арсенале и практике своей повседневности таких инструментов – она их только-только начинает формировать: «храмово-литургические» катехизация и миссионерство солеи в условиях информационных открытых (глобальных) обществ – это эффективная тактика развития индивидуальной / корпоративной религиозной культуры, но никак не стратегия Евангелизации, ни стратегия диалога. Налицо проблемы несбалансированной политики последних десятилетий – противоречие институционально-персоналистского порядка: институциональный ресурс есть, сформирован, а содержательный не актуализирован и инфраструктурно не обеспечен; имеется высокая функциональная востребованность услуг, а профессиональная компетентность и грамотность не обеспечены из-за отсутствия отраслевых стандартов качества и регламентов, сопряженных с общепрофессиональными стандартами и регламентами. Но главное противоречие, на наш взгляд, которое не удалось преодолеть РПЦ из-за внимания к совершенствованию и развитию институциональных форм, – это противоречие в самих принципах организации ее уклада и хозяйственно-административных практик: административно-институциональное, иерократическое начало организации не есть собственно начало религиозной жизни – духовной и культурной (религиозной) жизни.

А какой качественной информации не хватает об РПЦ?

В.Ш.: Что значит не хватает? – На деле, её с избытком, её достаточно. Когда мы рассуждаем об информации, мы ведь задаёмся вопросом, а какая это информация – она о чём? И вот всё, что связано с институциональным, формальным, административным, этого просто в изобилии, мы только это и видим. Мы видим, как правило, лишь так называемую фасадную, «политическую» часть в жизни Церкви. Мы не видим ничего того, что относится, собственно, к религиозному, к духовному – к религиозной культуре.

Поразительно, но даже попытка через школу, через систему образования, выйти на уровень человека – встретиться с человеком, с его личностным бытием, оказывается не очень эффективным: диалог не всегда получается качественным, заинтересованным и все чаще скатывается в идеологическое давление, процесс идеологизируется. Даже в этом идеологически и культурно важном проекте ОРКСЭ Церковь, похоже, больше теряет нежели приобретает; и с кафедрами теологии в вузах может оказаться неприятная история – при увеличении контрольной цифры приема даже конфессиональные вузы не будут справляться с обеспечением приема на них, не говоря уже о светских. (Кто-то может подумать и даже сказать, что это парадокс. Да, если не видеть и не понимать те противоречия, которые своей несбалансированной политикой Церковь, как организация, сама же и породила.)

Особенность ситуации еще и в том, что Церковь, как и человек, всегда актуальны – они современны, как и сто, и тысячу лет назад, но актуальность и ответственность переживается каждым из этих субъектов, в том числе и их составляющих, по разному – метафизическое вопрошание общее, а перспективы не всегда совпадают. И Церковь, и общество с его государством, и каждый человек открывают будущее – во многом его преобразуют, становясь и средой и условиями для следующих поколений, которые будут так же преемственно включаться в утверждение всё тех же принципов, тех же истин – их соревновательность. И если, например, Церковь говорит, что есть истины непреложные, то возникает закономерный вопрос: а как эта непреложность откликается во мне, как я являюсь флагштоком или же, может быть, полотнищем на этом флагштоке – вот где моё место, какое оно и чем, как оно обусловлено? И человек, всякий маленький человек, когда приходит в мир, входит, в том числе и в религиозную культуру, бытует в мифологемах, усваивает и вырабатывает критичность и критериальность, пользуясь инструментами политического в культурном (религиозном) пространстве, и наоборот. Он предъявляет счёт миру, будущему сообразно ощущениям от этих вот истин, а будущее, как ни странное – и ему. Всей этой премудрости, включая техники и технологии, мы обучаемся – все это мы осваиваем, и каждый, как известно, очень и очень индивидуально, а итог, кроме прочего, еще и специфика диалога, который могут поддерживать люди с разным уровнем личностного развития и организации.

Так что перед нами не только проблема вопрошания, но и способов поиска ответов, способов актуализации и расстановки акцентов – проблема выбора всегда была и остается довольно острой.

И это то, чего пока не хватает?

В.Ш.: Да, культура диалога, дискурсивные практики в российском обществе пока лишь на самом-самом начальном уровне развития, в зачатке. И хотя прошло четверть века после больших, системных перемен, когда религиозные традиции перестали испытывать правовое, идеологическое давление, дискурсивные практики все еще не сильно изменились – общество только начинает приобретать вкус к говорению, но впереди большая работа, сравнимая с цивилизационным строительством.

Помню, как в 90-е годы, с каким невероятным упоением мы посещали Курсы катехизаторов, которые впоследствии стали Свято-Тихоновским институтом, как поглощали выходившие новые книги и дискутировали новые идеи и по-новому открывавшиеся грани смыслов. Эти дискуссии, как и встречи со священниками, которые помогали прозревать до селе неведомые грани духовной (религиозной) жизни, давали какое-то очень специфическое их переживание, во многом сравнимое с теми представлениями, которые давали реконструкции о раннем периоде жизни Церкви. Да, эти ощущения-переживания уже вводятся в научный оборот и теперь их можно сравнивать с историческими описаниями и реконструкциями и верифицировать, как-то оценить, обеспечивая своего рода диалог эпох в духе и, наверное, Духом. Эта пульсация жизни была и, уверен, имеется и сегодня – эти грани жизни Духа переживает каждое поколение, как и каждое поколение ведет свой исторический диалог с прошлым, его особыми фрагментами / этапами, внося свою лепту в будущее, его грани.

Я уверен, что и сейчас молодое поколение, столь же радикально духовно настроено – в своих поисках и открытиях оно никак не пассивнее, чем их предшественники – в этом смысле в мире мало что меняется: старшие поколения всегда не довольны младшими, а младшие ставят под сомнение авторитет и мнения/мнимости старших… У каждого нового поколения ресурс инструментов оказывается всегда значительно больше, что, собственно, не упрощает ситуацию – проблема выбора усложняется…

С развитием инфраструктуры и инструментария обостряется проблема содержания (качественного контента). Если еще недавно технологический доступ к информационным ресурсам, сама среда была естественным ограничением и конкурентным условием, то в высокотехнологических обществах такими естественными ограничителями становятся индивидуальные физиологические способности / особенности и качество контента, что, в свою очередь, влияет на индивидуальную и общественную (политическую) культуру. Сегодня мы с сожалением вынуждены констатировать, что если еще 25-30 лет назад при возрождении духовно-религиозных практик и традиций для освоения историко-культурных традиций можно было обойтись исторически накопленным археографическим багажом, то выросшие в обновленных культурных традициях-практиках поколениях требуют принципиально иной, обновленный дискурс – их опыт свободы, их запрос на смысло-означаемое технологически и опытно принципиально иной, а Церковь не только не обеспечила обновление контента (здесь я не говорю о крайне тяжелой ситуации с источниками – русская религиозная и культурная традиция практически не имеет доступа к святоотеческой письменности на национальном языке: по самым амбициозным оценкам, мы имеем в своем распоряжении не более 7% текстов, составляющие корпус «Патрологии»), но и принципиально ограничивает практику свободных дискуссий на предметы предельной значимости.

Если в политическом пространстве общество еще и видит епископов – современных апостолов, то их слова практически в этом мире не слышит – современные апостолы практически не дают себе труд общаться с современным человеком: представить себе современного епископа свободно и систематически дискутирующие актуальные проблемы богословия в широких аудитория, включая академические площадки, это все еще что-то немыслимое. Если их миссия, как считается с древнейших, апостольских времен, – идти и разговаривать с людьми, назидать и помогать открывать и утверждать истины веры и на их основе строить жизнь – проживать ценности и их формулировать, то о каком строительстве жизни в Церкви мы сейчас говорим, если в ней практически нет звучащего вне солеи живого слова?

На этот очень специфический внутрицерковный, если можно так сказать – внутрикорпоративный, процесс, налагаются процессы политико-правового давления на общественное сознание и коммуникативные практики. И тут даже дело не в каких-то особенностях политико-правовой системы, в которой сейчас находится человек и общество, а в каком-то очень специфическом состоянии каждого из нас – граждан, когда люди начинают сознательно ограничивать свои дискурсивные практики – перестают активно практиковать критический, в том числе и не соответствующий «идеологическому про-властному вектору», что приводит к целому ряду издержек как культурного, так и социально-политического порядка. Все эти тенденции разрушают коммуникацию, как таковую. Мы вошли в какой-то сложнейший «духовный» процесс / момент – похоже, начался процесс духовной стагнации, как минимум, если не более тяжелый.

А когда он начался?

В.Ш.: Трудно сказать. Наверное, лучше сказать по-другому – не когда он начался, а когда не случился переход.

Думаю, в 2000-е – помните эти годы? – До этого было какое-то особое ощущение свободы – какая-то особая свобода всего и во всем: было много активности – много переводов, активное переосмысление прошлого, бурные диалоги: не было ограничений для обсуждения никаких тем. Помню ощущение, что где-то с 2000-х годов произошла какая-то тонкая трансформация: то ли от некой перенасыщенности и усталости, то ли ещё от чего-то мы не смогли удержать вот этого ответственного за открытое общество, именно ответственного отношения к себе. Люди сами по себе – мы как-то так и не поняли, где и что можно говорить, а что нет, что – сфера приватного, а что – общественно значимое и всеобщее и каков их формат, а потому – как и что обсуждать. Это как болезни роста, как болезни становления… Итог – началось ограничение свобод: практика покаяния стимулировала не ангелоподобие, а левиафана… Не уверен, что как такового: эти процессы милитаризации я связываю с профилактическими мерами на государственном уровне по формированию политической культуры и ответственного поведения граждан. (Можно сказать, да – начали ограничивать, но ведь и с этой оголтелостью, с этими трансгрессивными практиками, и чуть ли не разгулом вседозволенности, далекими от приемлемых и допустимых в общественном пространстве поведенческими формами, я сейчас не говорю о специализированных пространствах, где культура практикует самые разные формы, средства и приемы выражения, – что-то надо делать – надо помогать человеку развивать практики, в том числе и через регулирование среды его бытования, введение регламентов поведения и т.п. Думаю, проблема «оскорблённости чувств» и возникла на законодательном уровне, поскольку она наиболее очевидная и понятная для общественного сознания – ее «пограничность» вполне может оказать влияние и на иные близкие плоскости, элементы политической культуры.

Общество – все мы должны вести открытые и заинтересованные диалоги на всех уровнях – находить консенсусы, вырабатывать правила игры, устанавливать границы. Без этого нет обществ. Казалось, что правовая система должна была помочь современному человеку решать вот эти вопросы, формируя опыт политико-правовой культуры – обобщать правовые практики, рекомендовать нормы регулирования регламентов и т.п., стимулировать нормотворческую деятельность профессиональных сообществ, но, видите, у нас правовая система начала работать избирательно: равенство субъектов в отношении права обеспечить не удалось – система начала рушиться на глазах. И всё, что дальше происходит, это даже не какое-то цирковое представление, когда есть какой-то сюжет, и люди мастерски его отрабатывают, – возникает какой-то артефакт = симулякр и с ним начинают активно работать, будто он фундаментален. И вот уже сцена заполнена «героями»-комиками, которые то ли убеждают общество в том, что так вот все и есть на деле, то ли обличают некие язвы общества, во втором акте все переворачивается с точностью до наоборот, а то и еще как-то – и вновь дубль: жизнь стала насмешкой над самой жизнью – вот и стало совсем непонятно, что и как да почему свято, а что да почему нет и вообще никак. Почему государство не удержало принципы судебной системы, по сути не удержало форму / условия своего бытия, свое общественно значимое «сакральное», – это загадка.

Я даже не буду туда углубляться.

В.Ш.: Нет-нет, это всё связанные вещи, это то, о чём мы говорим – это пределы системы, которая, с одной стороны, всегда маркируется религиозным, Церковью, а с другой – политическим, Государством.

Вот почему общество, соответственно, и государство в своих надзорных функциях и задачах оказалось необеспеченным, думаю, как раз именно потому, что Церковь – религиозная система – епископат, священники во многом не обеспечили особость своего места, роли, функции в культуре, в обществе – они не продемонстрировали свою и Церкви ино-бытийность.

Нет, здесь мы не будем обсуждать, что они – «такие же люди, как и мы, а Церковь – это аналог больницы, или лепрозория, в которой врачуются немощи человеческие…». Это всё прописные истины и трюизмы, а вот что и как ее ино-бытийность – это уже серьезно, притом категорически и радикально. Потому человек / общество исторически и выделяет, и особо подчеркивает статус Церкви, всегда по мере сил жертвует, как может оказывает содействие и оберегает ее и все, что связано с сакральным миром, с религиозным. Но если вдруг этот элемент жизни (бытия) дискредитируется, или его устраняют, то всё, что стоит напротив – вся система начинает рушиться как карточный домик: религиозная система, с ее принципами и основаниями, выступает в культуре и для культуры не просто как трансцендентное, не просто какое-то непонятное ино-бытийное – она устанавливает в культуре иерархию ценностных начал, важнейшими из которых являются принципы, модели и механизмы иерархизации, легитимации и социализации. – Благодаря этому, вся система начинает быть понятна – начинает быть осмысленным и начинает действовать все то, что мы видим и понимаем как мир, как социально-политическая система…

Именно здесь, в этой плоскости и встает Ваш вопрос: «А что не случилось?» Думаю, вот здесь, в самом религиозном, и не случилось главное – Церковь увлеклась своим институциональным строительством и окончательно мимикрировала в один из социально-политических институтов, утратив и/или не обеспечив свою сакрально-метафизическую роль в обществе – она в своей современной деятельности не заметила как перешла на известный в истории «иосифлянский тип» стяжания и служения – похоже, что ее принципиальная инаковость не очевидна в обществе и государстве уже даже для нее самой: духовное стало идеологическим, а в последнее время и патриотическим, институционально-административное теперь почти как административно-политическое – весь спектр гражданско-политических протоколов и регламентов сакрализован настолько, насколько политизирована сфера сакрального…

Объединилось?

В.Ш.: Растворилось… да, бывают и такие явления, известные как «гражданская религия», а в нашем случае состоялась некая уникальная в своей идеологически-значимой функции квази-система, атрибутируемая как «религиозная», но не обладающая качественным ресурсом для обеспечения данной функции как в культуре, так и в обществе как таковых. Поэтому мы сейчас являемся свидетелями по сути кризиса метафизики, который выражается в виде претензий и обвинений Церкви в ее политизированности, с одной стороны, а с другой – конфессиональной ангажированности государственных чиновников и «политической» религиезации сфер жизни общества, вплоть до обвинений в клерикализации. Думаю, и Вы заметили эти умонастроения в обществе – о них не говорит только ленивый.

Да-да – мы как раз подошли к одному из важных вопросов про то, какое влияние сегодня РПЦ оказывает на жизнь общества и на отдельные сферы – образование, медицину, политику, международные отношения? Вы можете рассказать о влиянии на каждую из этих сфер?

В.Ш.: Можно сказать, что существенное. В предшествующие периоды ресурсов было затрачено много, и институционально система не только выстроена, но и интегрирована – все межведомственные отношения актуализированы и потенциал продолжает наращиваться. В системе права также все более-менее благополучно: не глядя на то, что в стране нет отдельной ни стратегии, ни концепции государственной политики в сфере религиозных отношений, на законодательном уровне особенности этой сферы и системы отношений заинтересовано учитываются – условия для развития обеспечиваются: в каком хочешь объеме и насколько хватит сил бери и пользуйся. Проблема в том, что сил-то как раз и не хватает: религиозно-политических, ценностно-идеологических деклараций много, но их активной массовой востребованности на базовом уровне общества нет, да и дисперсия в этой сфере велика – религиозная «палитра» настолько пестрая, что это вызывает озабоченность на политическом уровне, вплоть до реагирования и не только правовыми инструментами…

Для оказания влияния?

В.Ш.: Что значит – влияния? – скорее наоборот: для форматирования и эффективного управлениями, обеспечения базовых процессов жизни, к которым и относятся процессы в духовно-идеократической (идеологической) сфере. Это довольно тонкий момент: религиозное вдруг оказывается тесно связанным и даже сплетенным с государственной и национальной безопасностью, поскольку духовно-нравственные ценности образуют код национальной культуры, защита и воспроизводство которого отнесено к сфере государственных интересов.

Как видим, актуальны не только поддержка и стимулирование процессов в религиозной сфере, но и их активное регулирование, пусть и не явное, пусть и при явном отсутствии инструментов и институтов, оно все же имеется – его не может не быть, тем более, если мы учитываем особенности нашего исторического и политического прошлого. Если цели и объемы задач очерчены – планируется не только результат, но и ресурсы: затраты по разным направлениям и каналам доводятся, включая обеспечение довольно мощного инструмента, каким является образовательный модуль ОРКСЭ – «Основы религиозной культуры и светской этики».

Насколько я знаю, планируется его расширение?

В.Ш.: Да – сейчас активно предлагают задействовать всю «линейку», вплоть до 11 класса. В высшей школе этот процесс в скором времени также перейдет в идеологическую плоскость: сейчас набирает силу процесс организации теологических кафедр в учреждениях высшего образования. Актуальные проблемы видны не только по повесткам дня «Комиссии по работе с вузами и научным сообществом при Епархиальных советах», но и недавно созданной «Научно-образовательная теологическая ассоциация» (НОТА), председатель которой летом 2018 г., при приеме новых членов, продекларировал ряд принципов, которые более похожи на дискриминационные, нежели стимулирующие академические свободы и равный доступ к образовательным ресурсам. И при этом мы не видим никаких мер прокурорского надзора (реагирования), что, в свою очередь, может свидетельствовать о корректировке политического вектора конституционного строительства в Российской Федерации, нежели обеспечения конституционных принципов, установленных 13 и 14 статьями Конституции.

А кто и как?

В.Ш.: Каждое новое поколение ищет ответы на одни и те же «вечные» вопросы, поэтому мы говорим, что Церковь вечна, и «врата ада не одолеют Ю»: старшее поколение уходит, новое появляется, и оно вопрошает – переоткрывает и, таким образом, «обновляет», актуализирует вечные ценности – хотя в каждой культуре их набор свой, но базовые от поколения к поколению неизменны, универсальны… Так что Вы правильно увязали эти вопросы, реально правильно, потому мы и рассуждаем комплексно – об апостолах, о миссии и катехизации, и всем остальном – о свидетельстве, о слове, о дискуссиях. Люди, человек потому и человек, что ищет высших начал, которые традиционно соотносятся с религиозными культурами и практиками, в том числе и церковными традициями, которые имеют как универсальные, так и конкретно-видовые планы выражения. И многое здесь зависит от носителей традиции – их уровня развития, уровня их культуры – тех диалогов, включая мировоззренческие, какие обеспечивают повседневность. Мир религиозных культур и традиций по сути неисчерпаем в своих семиотических и дидактических ресурсах, но техниками и технологиями его актуализирующими нужно уметь пользоваться, чтобы он был эффективным средством развития культуры, культурных практик, а не изобиловал издержками диффамационного порядка, число которых никак не сокращается.

А чья это все же задача – воспитывать и развивать – семейная или это задача социальная?

В.Ш.: Вы правильно уловили интенции – в Российской Федерации, как и во всем мире, вопросы воспитания отнесены к компетенции семьи, компетенциям и обязанностям родителей: эти вопросы у нас регулирует Кодекс о семье. Воспитание детей и их социализация, их мировоззренческая определенность – это исключительно прерогатива семьи, и никого более. Конечно, общество в целом и его элементы также выступают и средой, и инструментами социализации – никто не ставит под сомнение значимость и важность таких специализированных средств, как система образования, но все же воспитание человека – это зона ответственности в первую очередь родителей, семьи, затем – личной ответственности – само-воспитание и –образование, и лишь потом – общества, улицы. А то, что Церковь сейчас пытается оказывать влияние на эту сферу и войти в эту область – это серьезная проблема, притом с высоким дискуссионным градусом: кому принадлежит право на идеологию и политику в обеспечении основ «духовно-нравственного влиянии» – вот тот вопрос и вызов, на наш взгляд, с каким сегодня столкнулись и общество и человек, и, похоже, от его решения во многом будет зависеть будущее – каким окажется будущее общества, какие тенденции и стратегии будут в нем доминировать – персоналистские, или общиннические и/или этатистские, сможем ли мы обеспечить деидеологизацию культуры и всех сфер жизни, или же будем воспроизводить модели автаркий, для которых конвенциальные практики и диалог – угроза целостности и стабильности.

Сегодня, как и столетие назад, Мир вновь находится на этапе великих трансформации. И если тогда «высвобожденный труд» стимулировал индустриализацию со всем комплексом издержек для мира аграрного и патриархальных укладов, то мир цифры (знака) – это большая новая эпоха «высвобожденного сознания». Ничто в этом новом Мире не будет как прежде, и даже миропорядок – хорошо, если отдельные принципы (универсалии) от былого миропорядка удастся сохранить: борьба за человека – его предельные основания, похоже, начинается.

Что произойдет дальше? – сказать пока трудно. Видите, лишь к концу ХХ века мы увидели, осознали, что такое технологии и каково их место и роль, какова их ценность: а помните, когда, с чего и как начиналась индустриализация?

И сегодня мы ведь не просто говорим о качестве, но говорим о качестве в технологических проекциях – не в гуманитарных, но технологических категориях… Что произойдет, когда мы поймем, что это такое «высвобожденное сознание» и как это – а ведь это не более чем принципы и механизмы «организации духа», в каком-то смысле это – живая практика третьего (или первого) закона диалектики, – так вот, Вы можете себе представить, что в этих новых условиях мы будем мыслить / понимать под личностным началом, как будет мыслится то, что мы сегодня понимаем, когда говорим человек, личность? Но ведь это будет уже совсем скоро! Эта эпоха уже началась, и, наверно, во многом поэтому Понтифик – Папа Римский – и говорит, что «нам предстоит переписать Евангелие».

Понятно, конечно, что это – давняя мысль. Но что это значит сегодня – о чем идет речь? А ни много, ни мало – о новых тезаурусах, о модернизации системы метафор и аллюзий, которые будут способны отразить новые аксиологические модели, в которых совсем скоро начнет бытовать человек, – задать для этих новых укладов (систем) такую систему аллюзий и метафор, которые для этого «нового» человека-сознания будет свидетельствовать о фундаментальном – высших и непреходящих ценностях, производство которых уже будет не таким, как об этом рассказывалось в «классическую эпоху». Анонс о начале этой эпохи уже сделан – датой определено 20 мая 19 года.

Вопрос: что будет происходить в этих новых условиях с Церковью? Ответ не очень простой. Если Церковь сможет обеспечить модернизацию своих текстов – она подтвердит свою актуальность – будет востребована, а если нет – ответ очевиден… Но ведь Церковь это не в прямом смысле религиозная традиция, религия. Религия, как и мифология, как и философия никуда не исчезнет – она будет бытовать и репрезентироваться в тех формах, которые на тот период будут актуальны и приемлемы. С учетом сказанного выше – тех тенденций архаизации и политизации, которые мы наблюдаем в современной практике РПЦ, какого-то нарочитого пренебрежения к современным дискурсам, есть угроза архаизации этого института, или его предельной идеологизации, что в сущностным смысле для нее столь же губительно. С какой стороны не подойти, налицо системный кризис; этот кризис очень похож на тот, что было в начале ХХ века, когда произошло не только институциональное, но метафизическое, культурно-идеологическое обрушение уклада бытовавшей традиции. Сейчас может случиться то же самое. Повторюсь: но это не значит, что религия, религиозная практика (традиция) перестанет бытовать, исчезнет как феномен, как явление жизни. Нет, религия – явление фундаментального порядка: она будет столько, сколько будет человек.

Вы все время говорите о человеке, людях – давайте поговорим о них, давайте перейдем от Церкви к людям. По данным опросов, примерно 80% россиян на сегодня относят себя к категории верующих. Как бы Вы определили категорию верующий? Кто это? Какую характеристику Вы бы дали этой категории?

В.Ш.: Вот смотрите, у нас с вами схожее базовое образование, но Вы сейчас действуете как социолог. И как социолог Вы смотрите на количественные характеристики любого процесса, а качественные уточняете дополнительно. Атрибуция объектов ведется, как правило, по его базовым функциям, которые и задают признаки рассматриваемому объекту. И если человек говорит, что он разделяет религиозные ценности – что он их так-то понимает, что сквозь их призму он видит свою историческую перспективу, что его «родовое» чутье соотносится к историко-культурной перспективой определенной традиции – здесь все понятно. И если такой человек говорит, что он относит, идентифицирует себя с институционально обеспеченной традицией, остается уточнить, насколько формальны / актуальны их отношения. Если всего этого нет, или присутствуют отдельные разрозненные элементы, которые обеспечивают социо-культурную солидарность человека как единицы общества, ни о какой системно значимой религиозности мы говорить не можем.

Базовая «религиозность» или идеологизированность – солидаризироваться по признаку чутья к индивидуальным/групповым ценностям (универсалиям) и смысло-значимому есть лишь условие, которое приводит к развитию религиозной культуры индивида, а затем формированию устойчивых практик религиозной политической культуры – быть ресурсом религиозной системы (системной религиозности). Поэтому, когда вдруг социологи и/или политологи говорят о 80%, с такой же уверенностью можно говорить и о 100%. Значимый для Церкви и в жизни Церкви % на деле очень и очень маленький. Как показывает история, в кризисные периоды вполне и одного человека, чтобы принцип и истины в мире были удержаны.

Ну да, да. Допустим, процент здесь не суть. Здесь главное – категория.

В.Ш.: Категория – с ней тоже не все так просто, не банально. Категория «верящий» – это же ведь, как мы отметили выше, по сути – всякий человек в его ощущениях об историческом прошлом и будущем – ощущениях и представлениях о собственном образе и о том, благо ли это – благ ли он.

Бытовая религиозность ничем особым, никак не отличается от идеологизированности сознания – это всё естественная радикальность, задаваемая по модели «хорошо – плохо» / «белое – черное». А вот развернуть систему аргументации, чтобы в этой более-менее развитой системе-модели начали проступать принципы и их совокупности, какими человек руководствуется для управления пространствами (реальностями), в которых он бытует – это совсем иная история. Именно по системе исповедуемых, воспроизводимых на уровне жизненных микроциклов, ценностей, способ организации которых проявляет принцип организации его мировоззренческой системы, мы и можем различать индивидов – являются ли они носителями / выразителями той или иной религиозной системы как уклада, традиции, или они лишь мимикрируют, являются квази-религиозными, идеологизированными субъектами, с повышенной радикализацией, и не способны воспроизводить традицию как таковую – способны лишь на порождение ее суррогатов, симулякризацию.

 Быть религиозным – воспроизводить в своей повседневности модель «религиозного» комплекса – это сложнейшая функция, требующая сложнейших культурных навыков, большинству людей, в силу специфики их социально-экономических практик, просто неподвластна. Подавляюще большинство людей квази-религиозны – никакого отношения к религиозной культуре, воспроизводству религиозного комплекса не имеют. Выше мы упоминали о циклах, праздничных прежде всего. Так вот, для нерелигиозного или квази-религиозного человека большой разницы нет: или Новый год с Делом Морозом (Санта-Клаусом) или Пасха с умершим и воскресшим Богом, или речевка «Мир, Труд, Май!» или  «Христос Воскресе» – если чего-то не будет хватать для обеспечения эмоциональной насыщенности в этом квази-ритуальном комплексе, опыт фольклоризации / мифологизации быстро восстановит недостающий элемент. Является ли этот «порождаемый» / реконструируемый сознанием такого человека элемент принципом или морально-этическим императивом, оказывающим влияние на мировоззренческую систему частично или в целом – вопрос, как понимаете, риторический: вероятно, потому массовое сознание вполне легко жонглирует оксюморонами  типа «православные мусульмане / иудеи / буддисты» или «исламские / буддистские конфессии» и т.п. Что идеологически или политически модно, престижно – то и культивируется, то и обыгрывается: будет сказано, что ценности и смыслы поменялись – пропагандистская машина даст новые знаки-слоганы – завтра-послезавтра эти же стройные ряды будут стоять под другими знаменами, у других вывесок, обеспечат членство в других организациях…

Так что если резюмировать, то религиозный (верующий) – это тот, кто по сути является, представляет собой религиозный комплекс в действии: тот, кто четко представляет и исповедует систему принципов и ценностей своей традиции (организации) как своей личной жизни – его внутри мир категоризирован настолько четко (жестко) и последовательно, что эта система императивов угнетает радикализацию как таковую – религиозный человек крайне чуток к явлениям этико-эстетического порядка, но при этом никакая из форм их выражения не является для него сущностной, а потому и смысло-значимой – истинно религиозный человек демонстрирует чуждость практикам диффамации, как и в целом политизации и идеологизации.

И если совсем уж коротко, то если человек имеет принципы, может их сформулировать и указать на сопутствующие им категории, нам останется понять, какую систему эти принципы репрезентируют. Потому в культуре есть устоявшиеся клише: «какой Бог, таков и человек», «каков человек, таков и Бог». Это как раз вот об этих принципах – о религиозном комплексе и идет речь.

 

Ну да, а потом уже дополнительные…

В.Ш.: Да, а далее начинает раскрываться в своих спецификациях онтическое…

Если сравнивать настоящее время и то, что было лет 10-15 назад, Вы как раз говорили об этом периоде, когда не случился переход. На Ваш взгляд, когда было больше верующих людей, тогда, 10-15 лет назад, или сейчас?

В.Ш.: Вы знаете, я не могу сказать об этом определенно. Я могу говорить об отзывчивости – ведь человек всегда в поиске, в диалоге, всегда с чем-то соотносится.

В 90-е годы, была какая-то особого типа жертвенность – старание помочь, поучаствовать, например, по расчистке храмов – просто приходили и каждый, чем и как мог, так и участвовал. Как говорят, у каждого своя лепта: кто что мог, тот то и приносил. Так вот и взрастали, вместе с обществом – и мы росли, и практики, а с ними и традиции. И институция – Церковь ведь тоже растет и развивается, и год от года много всего происходит: то, что кажется правильным и приемлемым на приходском уровне не всегда является таковым на уровне благочиния и так далее. Чем многообразнее жизнь, чем больше спектр попечений, тем сложнее управляться с системой принципов и категорий, которые обеспечивают целостность… Много ли ревностных, искренних верящих – что изменилось – изменился ли их качественный и количественный состав? И да, и нет – общество, как и культура не статичны. Ну как сказать, насколько качественно меняется «броуновское движение»?

Но тем не менее…

В.Ш.: Ну хорошо – начнем с примера. Вот мы с Вами – среднее поколение, сознательная активность которых приходит как раз на новейшее время – мы находимся в активном становлении вместе в обществом и государством – мы прирастаем и опытом, и наследием – у нас появляются не только новые усложненные функции, попечения, ответственность, но и наши мечты и взгляды, позиции и планы зачастую сильно меняются… То же происходит и с общественными и государственными институтами – значительно медленнее, но происходит. Базовые вещи, так называемая их «идеология», их онтологический статус не изменяются, но остальное не стоит на месте: как и во всякой развивающейся системе идут процессы, вызывающие живую реакцию. Высок ли  уровень претензий к Церкви? – да! Хорошо ли это? – на мой взгляд, да: это хорошие условия для строительства жизни – все это создает условия для формирования традиции, культуры?

Да, есть сложнейшие вызовы самого разного уровня и порядка – мы сегодня о них уже упоминали. Когда ты входишь в религиозную традицию, она может показаться тебе вульгарной, а может очень теплой и живой, потому что можно «как благословите», а можно и дискутировать, соревноваться в поревнованиях. Процессы институционального строительства приводят и к увеличению формализации и нарастанию бюрократических процедур – мы видим, какие серьезные изменения претерпел гражданский Устав Русской Православной Церкви. Критично? – Да, критично – особенно в части регулирования хозяйственно-административных процессов на приходском уровне. И то, что человек иногда «встает на паузу», иногда выходит из каких-то процессов, системы отношений, если не готов солидаризироваться с какими-то процессами – это естественно. Многих смущают малопонятные решения по кадровым вопроса, когда можно избрать миром очередного апостола, а тут вдруг возникает в прямом смысле чудаковатый человек (оговоримся: аще сана, конечно же) – например, архиепископ Сыктывкарский, художественные таланты которого кроме улыбки и насмешек ничего не вызывают, или «благоглупости» Экзарха Беларуси – митрополита Павла, не будь особой выдержанности и терпеливости белорусов, «24 часа на сборы» реализовались бы еще в 2013 году… Что бы мы не говорили и как бы не удивлялись происходящему, но ведь все это – тоже какие-то особые элементы религиозной культуры, которые при всей их малопонятности и логичности направлены на главное, о чем мы уже упоминали выше – формирование истинно духовных практик и состояний в человеке, а не квази-религиозного…

Это признаки изменившейся культуры.

В.Ш.: Да, в том числе, и, как понимаем, очень специфической – так называемой политической культуры в религиозной среде.

Если позволите, могли бы мы более подробно остановиться на политическом контексте жизни Церкви – как бы Вы описали текущую модель взаимоотношений между властью и РПЦ? Что это – сотрудничество, нейтралитет, что-то другое? Какова эта модель, которую в своих отношениях реализуют власть и Церковь?

В.Ш.: Четко артикулированной или хотя бы как-то формализованной политики в сфере религиозных отношений в виде Концепции или Стратегии в стране нет. На сегодняшний день мы имеем небольшой набор правовых актов, начиная от специальных статей Конституции, собственно закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», который и регулирует всю эту сферу, за последние десятилетия сформировавшуюся до размеров уникального отраслевого хозяйственного комплекса, и большого комплекса отдельных положений в целом ряде законов, вполне способных быть сведенными в единый документ на уровне Кодекса.

Тот принцип отделения, который заложен в Конституции, и та практика, что сейчас во многом стихийно формируется на местах, обостряет ряд политико-идеологических аспектов – от собственно правовой неопределенности до высокого уровня неопределенности в используемом понятийно-категориальном аппарате, что создает высокое напряжение в сфере в целом. Анализ формирующихся в сфере государственно-религиозных отношений и шире – системе религиозных гражданско-политических отношений и практик, с учетом доступа к бюджетному финансированию социально значимых проектов по линии институтов гражданского общества, а также практики учета инициатив общественных (централизованных религиозных, прежде всего РПЦ) объединений в законотворческой деятельности, можно говорить, что последовательно формируются условия для перехода с «конституционной» сепаратной модели религиозных гражданско-политических отношений на кооперационную.

А чем, на Ваш взгляд, вызван этот переход?

В.Ш.: Это сложный вопрос. И прежде всего потому, что у нас нет четкой, формализованной и хоть как-то декларированной политики в религиозной сфере – она буквально несколькими фразами присутствует в «Стратегии национальной безопасности России» и «Стратегии государственной национальной политики» в целях обеспечения которой, в том числе осенью 2018 г. Минтруд России утвердил разработанный по поручению Президента РФ профстандарт «Специалист в сфере национальных и религиозных отношений». То как обеспечивается сопровождение процессов, включая развитие и управленческий контроль-мониторинг за этой сферой, можно говорить о тенденциях перераспределения идеократической функции государства в пользу РПЦ как стратегического партнера государства по обеспечению (воспроизводству) «духовно-нравственных» ценностей – идеологического потенциала общества и государства, с одной стороны, а с другой, что государство так стимулирует процессы развития институтов гражданского общества, среди которых Церковь крупнейший и наиболее значимый, с большим внешнеполитическим и гуманитарным ресурсом. (Этот процесс сильно политизирован и носит ярко выраженный идеологический акцент, что же до его хоть какой-то правовой определенности – ее нет. Есть ли надежда на перемены – будет ли этот вопрос стоять на политической повестке дня, перейдет ли из плоскости личной ангажированности и вкусовых практик в правовую плоскость? – Нет: к этому нет никаких условий, а поводы ни в счет.)

В любом случае, какой бы ни оказалась тенденция, она свидетельствует о наращивании именно политико-идеологического потенциала РПЦ, который приведет к специальному правовому регулированию этого субъекта отношений, что в свою очередь неизбежно приведет к перестройке (трансформации архитектуры) всей системы гражданско-политических отношений. Учитывая особенность России как государства федеративного, федерализм которого во многом покоится на  мультирелигиозности и полиэтничности, то эти процессы в религиозно-идеологической сфере могут свидетельствовать о направленном формировании условий как «тектонических» сдвигов – переустройстве формы государственно-политического устройства, так и придании РПЦ статуса актора международных отношений.

Очевидно, что как один, так и второй вариант развития выходит на уровень обеспечения идеократической сферы бытия государства и общества, онтическая мощь которой неразрывна с онтологической, но в настоящее время она, похоже, не выдерживает политико-идеологического вызова – не находит приемлемых форм и достаточных средств для реагирования на процесс автокефализации важнейшего (стратегического) сегмента религиозной традиции, которая исторически воспринималась как единое духовно-метафизическое, историко-культурное пространство. Запущенные механизмы реагирования в условиях нарастающих кризисных явлений, о которых упоминалось выше, стимулируют изоляционистские тенденции и начало какого-то очень специфических процессов анти-истории: возврата к началам русской централизованной государственности – «реинкарнации» практик преодоления феодальной раздробленности и обновления метафизических начал – конструирования новой метафизики.

Вопрос: если это – управляемый процесс, и мы таким образом, через обострение изоляционистских тенденций, попытаемся обеспечить «технологию» трансформации и вхождения в систему нового миропорядка, то встает проблема расчета издержек – они известны, они прогнозируются? Издержки общественно-политической трансформации начала ХХ в. хорошо известны. Какими будут издержки на этот раз – вопрос очень, очень непростой.

Не уверен, что общество в целом понимает, с каким уровнем вызова (угроз) оно столкнулось, как и большая часть отраслевых специалистов, — не уверен, что мы вообще имеем даже смутные представления, в какого типа процессы втягиваемся и куда движемся…

И воспринимают это отрицательно, как я понимаю?

В.Ш.: Да – негативные оценки ситуации и реакции отрицания пока доминируют, восприятие пока настороженное.

Преимущественно отрицательно.

В.Ш.: Да. Эти сложности пока не позволяют обеспечить адекватный взгляд на процессы.

Я Вам сейчас покажу список мер, которые в течение последних нескольких лет предпринимала РПЦ и предпринимает.

В.Ш.: И не только РПЦ. Это совместные действия.

Да – совместно.

В.Ш.: С участием и при поддержке широкой общественности, с государством.

Я хотела бы знать, что Вы можете сказать по поводу каждой меры, как Вы оцениваете эти меры, поддерживаете, не поддерживаете?

В.Ш.: Первое, что касается «Основ православной культуры» – об этом мы уже довольно подробно поговорили.

Вы поддерживаете, не поддерживаете?

В.Ш.: Особенность в том, что с 90-х годов наша Кафедра государственно-конфессиональных отношений последовательно, в отличие от некоторых наших коллег, поддерживает этот процесс – да, это нужно делать.

Общая оценка этой, как и многих иных проблем, связанных с религиозной сферой, связана с проблемой и базовым вопросом: нужно ли иметь стратегию и политику в сфере религиозных отношений? Пока нет ни стратегии, ни политики в этой сфере, невозможно дать более-менее адекватную оценку тому, что и как происходит – с какими процессами увязываются религиозные процессы в первую, вторую, третью очередь? Национально-государственного строительства? – Нет. Культурного строительства? – Похоже, что да, но в Стратегии культурной политики Российской Федерации об этом ничего нет. Поэтому все, что происходит в этой сфере, вызывает больше вопросов, нежели на деле существует проблем.

Но то, что формально продекларировано, выполняется?

В.Ш.: Да – вполне: образовательные стандарты есть – их худо-бедно пытаются обеспечивать. Тот минимальный уровень содержания, который логически соответствует названию предмет-объектной области, конструируется. Понятно, что без определения базовых (политических) установок, и целевые установки оказываются слабо разработаны в силу высокой идеологизации самой этой области.

А программе храмов шаговой доступности?

В.Ш.: Храмы шаговой доступности – опять же, мы с Вами выходим на проблему инфраструктурного обеспечения системы. Надо иметь инфраструктуру? – Конечно, надо. Без инфраструктуры почти ничего невозможно качественно обеспечить. Вопрос: вот, например, протестантская традиция, и другие – исламская, пошли по линии развития как раз внутренних ресурсов – религиозно-культурных традиций: вовлечения граждан, их заинтересованности – создаются общины, и общины уже дальше реализуют проекты, совершенствуют свои инструменты.

РПЦ пошла по другой линии. Давайте поставим храмы – создадим сперва стены, в которых можно будет чем-то заниматься. Ну вот сейчас создали. А чем заниматься? А люди где? А как их содержать – отклик-то минимальный. Да и собственно политизации и идеологизация религиозной сферы скорее усиливает процессы диффамации, обесценивания сакральной сферы, нежели стимулирует религиезацию населения.

А больше плюсов или минусов в этой программе существования этой меры?

В.Ш.: В целом – плюсов больше, поскольку инфраструктура – это всегда «плюс». Вопрос: будет ли востребована эта инфраструктура? Понимаете, когда святыня находится в запустении или ее невозможно содержать – для культуры в целом это очень серьезная, трудно преодолимая издержка… Вы видели, какое по стране количество разрушающихся храмов?

Если честно, я не могу представить.

В.Ш.: Да – это тяжело представить – очень много, но ведь еще недавно они были в шаговой доступности. Тот привычный мир, в котором есть место храму, сейчас приходит в запустение – как ни странно, людям не могут этот мир показать, а то что и как показывают, это скорее настораживает и пугает – об этих проблемах мы уже говорили выше. В качестве иллюстрации приведу еще один пример: когда-то рухнул Античный мир, сегодня мы знаем о нем по реконструкциям, которые были созданы с опорой на какие-то невероятные по масштабу и силе архитектурные и скульптурные формы – восхищаемся ими. Но этого мира уже нет и никогда он не повторится. Так вот тот мир, который мы пытаемся якобы сдерживать, он неизбежно наступит – проблема в том, сможем ли мы аккуратно и пластично трансформировать все то ценное, что значимо здесь и сейчас, чтобы оно имело / сохраняло ценность и завтра. Если нет – будут руины: история свидетель.

То, что эта программа реализуется, и не только эта, хорошо; я бы обратил внимание на формы тех артефактов, которые возникают – их эстетическую составляющую. Если уж затрачиваются средства, то оценивая издержки, лучше иметь сильную эстетическую составляющую – она и в будущем будет иметь высокую значимость. Современные люди, даже если они не совсем понимают, что это, или ранее имели какое-то неприятие подобных явлений, их эстетическое чутье должно иметь повод хоть как-то откликнуться, а затем и войти внутрь…

Я бы перешла к следующему пункту – открытие храмов и часовен в высших и средних учебных заведениях. Как Вы оцениваете данную меру?

В.Ш.: Все-таки это нецелесообразно, а в соответствии с настоящим законодательством, если только это не воссоздание исторического облика, и невозможно. Деятельность религиозных организаций, как и политических, в образовательной системе запрещена. Мы с Вами говорили о том, что воспитание в вере – это удел родителей и их зона ответственности, пусть ею и остаются – поверьте, порядка в мире будет только больше. Наша страна очень большая, разнообразие религиозных практик, традиций велико, ну и как Вы обеспечите равные условия, или Вы сознательно такими «мерами» стимулируете условия дискриминации по религиозному признаку?

Если реализуются программы «храмов шаговой доступности», то какой смысл храмов в образовательном пространстве, доступ к которым будет иметь естественные ограничения в силу даже того, что образовательные организации – это режимные объекты, график работы которых и сетка учебных занятий не позволит избежать издержек и конфликта интересов (ценностей) при обеспечении культо-ритуальных мероприятий. Взрослость культур, взрослость обществ и их устойчивость как раз и определяются тем, насколько в них обеспечено структурное разнообразие – как разделяются и не смешиваются сферы, особенно политическая и правовая от всех иных – хозяйственно-экономической, социальной, культурной и т.д., и духовно-религиозной, конечно же.

Как понимаю, Вы указываете на проблему дискредитации самой идеи – конфликта системы ценностей?

В.Ш.: Да – именно. Кроме того без политизации этот процесс не обойдется – диффамационные риски слишком велики.

Я поняла. Пункт о «введении должности священников в войсковых частях».

В.Ш.: А что здесь – в чем проблема?

Как Вы относитесь к данному решению?

В.Ш.: Ну здесь та же история, что и с системой образования – закон это запрещает. Не могут религиозные общины, хотя они и занимаются духовно-психологической профилактикой, создаваться в вооруженных силах. У военнослужащих есть выходные дни и сейчас нет никаких сложностей в эти дни попасть в культовое сооружение – было бы только желание.

Но есть и особые условия – повышенный риск для жизни, особенно во время боевых действий. И вот ради таких случаев, на уровне дивизии вполне возможно иметь штат капелланов, которые сопровождают воинский контингент в точках боевых действий.

Так Вы поддерживаете данную инициативу или это…

В.Ш.: На мой взгляд, это в целом мало продуктивная затея. Так, – дань идеологической моде в ущерб правовой культуре.

Предпоследний блок вопросов, если позволите, о законе об оскорблении чувств верующих? Как Вы относитесь к этой новелле?

В.Ш.: Глупый закон, как и пакет поправок Яровой-Озерова. Это – меры политико-идеологического влияния на религиозную сферу в части создания условий по ее неестественной криминализации: фабриковать дела стало проще – только и всего. Опять же – мы сознательно провоцируем диффамационные издержки.

Полагали, что таким образом можно создать систему для охраны и защиты системы ценностей? А что в итоге – лишь издержки… Конституция определяет порядок этих ценностей. Могут ли быть они ранжированы и прописаны? Да, наверное, но это сложнейший процесс и вряд ли возможно по нему будет достичь консенсус. Легче выделить перечень объектов материальной и нематериальной культуры и обеспечить их охрану и защиту, но это, похоже, уже есть, а потому этот перечень можно расширить. Понимаете, когда общество развито, когда развита политическая культура, эти регламенты, они как бы предполагаются сами собой. И если ты действуешь вне контекста цивильности, культурности, ты – варвар, дикарь и люди, как правило, это не делают. А у нас же идет процесс каких-то перманентных провокаций: у нас слишком шаткая эта система – из-за недоверия к судебной системе и правовое сознание, и правовая культура на очень низком уровне.

Последний пункт, признание теологии научной дисциплиной.

В.Ш.: Ну так она признана – и слава Богу: мы всегда выступали за это.

Какие плюсы от этого решения? Если поддерживаете данную меру, то какие плюсы?

В.Ш.: Как какие плюсы? Конституирована целая отрасль знания. Это же ведь легализован специализированный отраслевой научный аппарат – понятия, категории, которые описывают невероятно сложные формы бытия, процессы и явления жизни. Это же инструментарий, который дает возможность видеть и говорить на адекватном языке о тех процессах и явлениях, которые относятся к внутренней жизни человека – сфере, где вырабатываются высшие ценности. Разве мы рассуждаем о том, нужна, важна ли философия? А разве без нее возможно наука в целом? Не будь философии, не будет никакой системы категоризации. Так и с теологией – без нее философия не совсем философия, хромая утка, если выразиться образно.

Ну здесь имеется в виду, что все-таки недавно она стала научной дисциплиной.

В.Ш.: Это потому, что так только в нашей стране – мы ведь почти во всем большие оригиналы и экспериментаторы: мы ведь зачастую «до основанья, а затем мы наш, мы новый…». То, что теология сейчас встала в ряд гуманитарных науки и будет отвечать за очень специфическое воспроизводство – это большое достижение и, надеюсь, она выполнит свое «призвание» – и не приведет к политико-идеологической дискредитации системы обществоведческих наук…

Открою один маленький секрет: в этой стране за всю ее богатейшую историю, в отличие от других стран, которые имеют тоже богатую историю, на национальном языке нет свода «канонических» текстов, на которые опирается всякая цивилизация. Например, европейская цивилизация, благодаря усилиям аббата Миня и его преемников, собрала и составила корпус таких текстов – на начальном этапе получилось 240 томов, если не ошибаюсь. Потому к ним, добавились еще около 300 томов. И вот на эти тексты и опирается европейская, ученость и традиции культуры. Исламский и буддистском миры также имеют такие своды. Вопрос: ну а мы имеем их, или хотя бы знакомы с ними? – К сожалению, нет. От этих текстов, по самым амбициозным оценкам, в «грязных» переводах имеем не более 10 процентов. Вы представляете, если этих понятий, этих явлений у нас просто нет, они просто не отработаны в культуре. Вы представляете, что происходит, когда мы разговариваем с представителями других культурных традиций, как мы выглядим перед ними? Представляете, что это такое?

Вопрос: может ли этими текстами заниматься философия? – Да, безусловно: она ими, как правило, и занимается, но перед тем ими занимаются теологи, историки и филологи. Когда физик, например, начнет заниматься процессы химического уровня – он вполне может их описать, но это будет очень грубое, вульгарное описание в сравнении с описанием от специалиста-химика. Так и здесь: так что – слава Богу, что это политическое решение состоялось – оно позитивно и, надеемся, теология будет бурно развиваться и не войдет в идеологическую конфронтацию ни с философией, а в большей мере – с религиоведением. Пока мы находимся на самом сложным этапе – демаркации предметных полей и освоения отраслевого инструментария, формирования научных школ и академических традиций.

Спасибо большое.

В.Ш.: Взаимно – благодарю.

Жаль, что времени у нас не так много.

В.Ш.: Как есть: у Вас ведь было запланировано 40 минут, а мы говорим уже больше двух часов. Еще раз – благодарю.

Анонсы и новости


Нравится
Поделиться