Религиоведение в контексте национально-государственной безопасности

Диалоги на тему «Обеспечение национальной безопасности в контексте этно-религиозного многообразия Российской Федерации» ко дню работников органов государственной безопасности

• Козлов Михаил Владимирович, кандидат политических наук, консультант отдела защиты информации Минюста России [мнение автора может не совпадать с мнением министерства]

• Элбакян Екатерина Сергеевна, доктор философских наук, профессор кафедры социологии и управления социальными процессами Академии труда и социальных отношений; директор Центра религиоведческих исследований «РелигиоПолис»; член Управляющего совета Ассоциации российских религиоведческих центров

• Шмидт Вильям Владимирович, доктор философских наук, профессор ИГСУ РАНХиГС; член Управляющего совета Ассоциации российских религиоведческих центров

Уважаемые коллеги, сегодня особый день в том смысле, что к его названию-«звучанию» невольно приковывается внимание и неспроста, поскольку вопросы безопасности в широком и узком смыслах одни из самых актуальных, всегда на слуху.

В этот день, прежде всего, хотелось бы поприветствовать и поздравить всех, кто обеспечивает государственный суверенитет и целостность страны, достаточное, соразмерное и упреждающее реагирование на внешние и внутренние вызовы и угрозы ее стабильности, с их профессиональным праздником – Днем работника органов госбезопасности.

Пользуясь случаем, хотелось бы поговорить о таком элементе национально-государственной безопасности как духовная безопасность с теми, кто в силу отраслевой (профессиональной) специфики так или иначе участвует в процессах ее обеспечения – профессиональными религиоведами.

Козлов М.В.: Прежде всего, хотел бы поблагодарить профессора кафедры государственно-конфессиональных отношений ИГСУ РАНХиГС Вильяма Владимировича Шмидта за инициативу этой встречи и разговора, который можно рассматривать и как подведение «религиоведческих итогов» за 2016 г., и определение перспектив на будущее.

Уважаемые Екатерина Сергеевна, благодарю Вас за отклик – согласие подискутировать об актуальных вопросах религиоведения в контексте национальной, государственной безопасности. Если с В.В. Шмидтом мы знакомы давно – мы имеем совместные работы, например, «Религиозный фактор и идеология: проблемы метода социально-политического моделирования» (Евразия: духовные традиции народов. 2014. № 3), то с Вами был знаком в основном по фундаментальным трудам, среди которых «Религиоведение: энциклопедический словарь», «Религиоведение: учебный словарь», «Энциклопедия религий», «Религии России: словарь-справочник», различным учебникам, среди которых и недавно вышедший «Религиоведческая экспертиза»; очень приятно, что появилась возможность познакомиться лично и возможность дискуссии.

Итак, религиозному фактору в российской политике в последнее время уделяется много внимания, как в отношении законотворческой практики, так и в частотности ее представленности в СМИ федерального и регионального уровней. Государственные СМИ при этом интересуют далеко не вероучительные аспекты православия и других традиционных для России религий, а высказывания, например, Святейшего Патриарха Кирилла и иных религиозных лидеров, имеющие общественно-политическое звучание. В стремлении упрочить свое место в расстановке общественно-политических сил, Русская Православная Церковь теряет нишу внешнего нравственного арбитра, размывает – говорят одни, а другие наоборот – усиливает собственную политическую субъектность, все более приобретая черты идеологического института (об этом – усилении политической субъектности, в частности, говорил не так давно и проф. Шмидт, анализируя контекст прошедшего этим летом Всеправославного Собора).

Шмидт В.В.: Уважаемый Михаил Владимирович, да – всё верно. Вместе с тем, надеюсь, что большая часть граждан и специалистов-религиоведов – все мы – отчетливо понимаем, что специфика Российского государства как государства федеративного, включая его региональные и уровневые особенности, покоится на незыблемости нескольких постулатов:

• неотчуждаемости мировоззренческих свобод, лежащих в основании личностных, начал гражданина и этнокультурных (духовных) практиках и укладах народов, образующих единый многонациональный народ России;
• свободе выражать и распространять убеждения (в том числе воспитывать в них своих детей – воспроизводить этнокультурные уклады), что является основанием воспроизводства этнокультурной и социально-политической общности, в рамках которой формируются политические культуры (политические инструменты, институты и идеологии);
• запрете на установление какой-либо идеологии в качестве государственной (господствующей), что является достаточным и необходимым условием для политико-правового равенства мировоззренческих оснований и соответствующих им этнокультурных, религиозных и нерелигиозных социально-экономико-политических укладов как национальных в интересах сохранения и воспроизводства общности и гражданско-политической целостности – суверенности;
• а также на запрете образования политических общностей (партий) по религиозному признаку, что гарантирует консенсусную конвенциональность, политическую соревновательность, саморазвитие и совершенствование форм политического устройства в зависимости от структуры общества, уровня его развития и движущих сил.

В условиях глобальных трансформаций, мы как система нашей повседневности испытываем невероятное многофакторное (комплексное) давление, что проявляется не только в изменении структуры социальности, социальных практик, но и высокой динамике/интенсивности трансформаций / совершенствований / усложнений / смене регламентов и нормативно-правовых режимов.

Обращая взор на главную для религиоведа сферу общественной жизни – религиозную, – мы уверенно можем констатировать следующее:

• она сформирована,
• она воспроизводится,
• она достигла уровня развития, при котором первостепенную значимость имеют качественные показатели – актуальны политики на наращивание качественного потенциала,
• она находится в активном взаимодействии с иными народо-хозяйственными комплексами страны и включена в перечень ключевых показателей системы, включая систему государственного управления и обеспечение национальной безопасности.
• анализ этой сферы, как и проходящих в ней и на её периферии процессов, указывает на ряд острых проблемных моментов, которые можно оценить как общесистемные, а потому говорить о них как о политических, политического порядка/уровня:
• фактическое превращение религиозной(ых) традиции(й) в опору государственно-политической идеологии и политики при том, что сами религиозные организации исключены их системы политико-государственной деятельности, а также всё еще не имеют развитых и должным образом функционирующих инструментов академического и экспертно-аналитического производства, чтобы обеспечивать эффективное реагирование на комплексные вызовов, с учетом происходящей диверсификации и перераспределения социально-политических функций между государственными и гражданско-политическими институтами общества;
• упрощение и опрощение на уровне политического дискурса и выработки политических решений в отношении религиозно-мировоззренческого (цивилизационного) разнообразия и своеобразия, диффамация и десакрализации религиозных объектов в контексте связанных с ними религиозных комплексов, этно-культурных противоречий, особенностей и уникальностей, вплоть до маргинализации и криминализации последних;
• спорадически-противоречивый (не единообразный, ангажированный), репрессивный характер судопроизводства в отношении отдельных религиозных объединений и представителей (носителей) религиозно-окрашенных мировоззренческих систем, доктрин и/или установок.

Козлов М.В.: Таким образом, одной из ключевых, базовых особенностей для очерченного круга проблем является их методологическое основание. Суть его сводится не к отсутствию конкретного понятийно-категориального аппарата или методологического инструментария, а эмоционально-аксиологической и политико-идеологической ангажированности, вплоть до вульгаризации, собственно религиозной сферы – ее структурных элементов, в частности, в подходах к изучению новых (нетрадиционных) религиозных движений.

Комплекс этих проблем активно дискутировался на протяжении всего этого года – на разных академических площадках вы провели серию крупных мероприятий, каждое из которых стало событием в религиоведческой жизни – это и «Религия в аспектах философских, теологических, религиоведческих подходов: проблема определения объекта и экспертизы» (РАНХиГС, апрель 2016), и «Религия как фактор этнокультурной и национально-государственной идентичности» (орловские Госуниверситет им. И.С. Тургенева и филиал РАНХиГС. май 2016), и «Государство, Общество и Церковь: укрепление межнационального и межрелигиозного согласия, развитие и совершенствование механизмов взаимодействия» (Новосибирск, СибИУ РАНХиГС, май 2016), и «Религиозные организации и группы в России: религиоведческий, богословский, правовой аспекты»  (Рязанский госуниверситете им С.А Есенина, октябрь).

На каждой из этих площадок особое внимание уделялось проблемам развития религиоведческих и теологических компетенций, особенно компетенциям и ответственности исследователя-эксперта, поскольку во многом от них зависит состояние уровня и качества гражданско-религиозных и государственно-религиозных отношений и диалога на межинституциональном уровне, а в целом – стабильности межрелигиозных отношений, качество религиозной сферы как значимой отрасли хозяйства страны. Но этой тема был посвящен и специальный круглый стол – «Проблемы религиоведческой экспертизы» («РелигиоПолис», февраль 2016), хотя, казалось бы, именно в этой области для специалиста-профессионала каких-то сложностей и не должно быть – все предельно ясно – методология вполне ясна и отработана.

Элбакян Е.С.: Да, уважаемый Михаил Владимирович, это лишь маленькая толика того, что делают религиоведы и религиоведческие центры страны. В дополнение я бы еще обратила внимание на большой и интересный разговор, который состоялся год назад на радиостанции «Свобода» у о. Якова Кротова с нашим и проф. Н.В. Шабурова участием – «Между религией и наукой». Но главным религиоведческим событием года все же является III Религиоведческий конгресс «Академическое исследование и концептуализация религии в XXI веке: традиции и новые вызовы», который прошел в октябре этого года на базе Владимирского госуниверситета им. А.Г. и Н.Г. Столетовых.

Следует упомянуть и еще одно, правда, предстоящее событие – дискуссию высокого уровня, которая уже анонсирована в РАНХиГС в рамках работы «Гайдаровского форума – 2017» — круглый стол «Религиозное и этнокультурное разнообразие: развитие, устойчивость, безопасность», на который вынесены следующие проблемы: 1) этнорелигиозная идентичность: конфликты и пути их разрешения в диалоге культур; 2) гражданская нация и гражданское самосознание в стратегии национальной политики; 3) религиозная сфера общества: структура, функции, задачи в контексте национальной безопасности; 4) мониторинг и научно-экспертное сопровождение проблем межрелигиозных и межнациональных отношений; и 5) сфера межрелигиозных и межнациональных отношений: стандарты качества и подготовка специалистов.

Шмидт В.В.: Уважаемые коллеги, если позволите, я всё же хотел бы еще раз акцентировать внимание на специфике отраслевой предмет-объектной области, поскольку эта наша дискуссия открыта и будет предложена вниманию широкой публики, – акцентировать внимание на религиозном комплексе и еще раз кратко рассказать о нём – что это такое.

Специалистам хорошо известно, что религиозный комплекс – это сложно организованный объект, имеющий в своей структуре следующие элементы: представление о Боге; представление о человеке; их отношениях [= блуждание, = religio, = связь]; то, что задаёт эти отношения – религиозное сознание; деятельность религиозная, которая представлена как религиозный культ и религиозный ритуал, и нерелигиозная деятельность, то есть хозяйственная, несомненно связанная с установками сознания, мотивами и чувственным переживанием; поскольку установки сознания бывают как религиозно-ориентированные, так и нерелигиозные, мы выделяем ещё один элемент комплекса – диалог, являющийся, по сути, одной из форм отношений, но на деле предстающем в качестве основы социального бытия.

Таким образом, этот объект, в силу его природы, предстает не только в качестве модели картины мира, но и является её «ядром». (Картина мира, данная как опытное переживание и его снятие, есть не только представление, но и способ регулирования всех её уровней.)

Религиозный комплекс, по сути, отражает все основные элементы бытия (картины мира), их функции, включая и социальные функции религии, проявляя статус религиозного фактора в процессах и явлениях социальной сферы. Отсюда можно сделать логичный переход к религиозной сфере и религиозной системе и понять, как они воспринимаются в народохозяйственных комплексах с учётом специфики этого вида производства – смысло-ценностных акцентуаций и актуализации фактора. Становится очевиден и вывод, что религиозный комплекс является своего рода моделью-матрицей фрактального типа, которая репрезентирует образ бытия и картину мира в её основных структурных элементах, а её иерархизирующий принцип оказывается тесно связан с регенеративной функцией религии, на которую ранее не обращали внимание, и системой социально-политического воспроизводства общества в целом.

Если и посмотреть на религиозный комплекс под философско-методологическим углом зрения, можно сделать вывод, что он является одновременно не только объектом и предметом, но может выступать и в качестве категории, использование которой возможно во всех отраслях социально-гуманитарного знания. То есть с помощью этого инструмента (как базовой категории) можно анализировать сложно организованные системы в рамках антропологического, культурологического, исторического, социологического, политологического подходов, не говоря о философском, системном, междисциплинарном и т.п. В своё время я, как и многие наши коллеги, обращал внимание, что религиоведение, с учётом специфики своего предмета – специфики понимания/различения высшего/предельного начала/основания как трансцендентного, нуминозного, Абсолюта или Сущего, Небытия или Инобытия, Сакрального или Святого и т.д., и знания закономерностей его бытования в картине мира, – в прикладном аспекте выступает тем универсальным инструментом, квалифицированное использование которого влияет на обеспечение цивилизационного диалога как диалога этнокультурных, религиозных и нерелигиозных картин мира (идеологий), а профессиональное освоение и эффективное его использование является залогом стабильности и безопасности человека и мира в целом.

Простите за этот краткий религиоведческий ликбез – итожу: поскольку спецификой религиозного комплекса является его фрактальная основа и способ функционирования, то его можно активно использовать при анализе опыта, который мы получаем при работе с объектами наличного бытия – с духовным бытием (понятийными аппаратами, психо-соматическими феноменами, социальными явлениями, артефактами культуры), – принимая в расчёт, что он также выступает элементом логического оператора – способен предзадавать логики и оказывать влияние на контекст выбираемых исследователем гносеологических моделей, не говоря уже о зависимости не только интерпретаций, но и собственно выводов от исследовательских подходов. (Полагаю, именно этим и обусловлен тот факт, что в науке бытует более 500 определений религии, а их систематизация все еще не завершена).

Козлов М.В.: Исходя из сказанного, в самых общих моментах проблему можно определить так: исследователю зачастую не хватает эмпатии и готовности безоценочно и уважительно относиться к объекту изучения – исследователь ангажирован – исследователь в отношении новых/нетрадиционных религиозных движений нередко транслирует архаические представления или стереотипы и страхи, в то время как более продуктивным является установка не навязывать анализируемому явлению своё понимание «религиозности» или «религиозной деятельности», а смотреть на восприятие собственно последователями той или иной религии своей деятельности – на их повседневные практики, пообщаться с представителями изучаемого религиозного движения, чтобы понять, чем они живут и как воспринимают своё учение. Это, безусловно, требует некоторой эмпатии по отношению к объекту исследования.

Элбакян Е.С.: Некоторые сторонники теологических (конфессиональных) подходов в религиоведении, в том числе и к обеспечению религиоведческой экспертизы (документу, имеющему юридическую силу и зачастую определяющему возможность регистрации организации в качестве религиозной или ее дальнейшему существованию в качестве таковой), полагают, что понятие «религиозного комплекса» устарело и не работает. Получается, что религии, чтобы считаться религиозной, совсем не обязательно иметь в своей структуре все элементы религиозного комплекса (религиозное сознание, религиозную деятельность, религиозные отношения и религиозные организации)?

Мне видится, что совокупность этих четырех элементов позволяет говорить, что мы имеем дело с религией; если же какие-то из этих элементов отсутствуют или не носят религиозного характера, тогда перед нами не религия. Это моя позиция, которая, кстати, не оригинальна и является в религиоведении общетеоретическим местом.

Следующая позиция – о культовой и внекультовй (в том числе социальной, в узком смысле слова) деятельности – каким образом в структуре деятельности религиозных организаций соотносятся культовая и внекультовая деятельности и их практика в целом?

В последнее время можно услышать мнения, что из-за специфики или структуры социальной деятельности (служения), религиозная организация может перестать быть религиозной. Это весьма странное, на мой взгляд, утверждение наталкивается на проблему: что, здесь для большей четкости «насколько религиозна та или иная организация» должно быть какое-то процентное соотношение в видах ее практик/деятельности – так? Например (как гипотеза), в религиозной деятельности религиозной организации некоего религиозного направления должно присутствовать 60% культовой и 40% внекультовой (которая, кстати, также считается религиозной – по крайней мере во всех учебниках, рекомендованных МОН, для высших учебных заведений именно так говорится) или как-то по-иному? И если пойти по этому пути, то для определения качественных оснований (вида) организаций нужен количественный подход (например, те религиозные организации, в которых внекультовая религиозная деятельность превалирует над культовой, не должны более являться/считаться религиозными, или это чистый формализм и такой классификационный принцип не верен?

Свидетельствует ли наличие внекультовой религиозной деятельности (например, издательской, хозяйственно-экономической и других видах и формах деятельности, в которых, в принципе, могут принимать участие и не члены конкретной религиозной организации) об отсутствии религиозного характера организации? То есть торговля на территории, относящейся к конкретной религиозной организации, является или не является показателем отсутствия у данной организации религиозного статуса?

В этой части проблемы моя позиция состоит в том, что если все религиозные организации по закону отделены от государства, то они не могут иметь финансирования из средств налогоплательщиков. Вместе с тем, существуя в рамках «земной ситуации», такие организации должны иметь финансовые средства и быть платежеспособными по многим статьям, в том числе, например, за коммунальные услуги (чтобы в культовом здании и иных помещениях было светло, а зимой еще и тепло, и т.д.). Откуда, кроме оплаты элементов культовой практики, продажи предметов культового назначения, а также пожертвований (в разных формах) в пользу религиозных организаций со стороны верующих, у этих организаций могут появиться финансовые средства? Я уже не говорю про новые религиозные движения, у которых нет веками накопленных произведений искусства, ценной исторической недвижимости и иных, сложившихся веками, ценностей и т.д.?

Предполагаю, что могу в очередной раз услышать в свой адрес суждение, что я выступаю «защитником» или «адвокатом» новых/нетрадиционных религиозных движений и их организаций. Но я не выступаю ни их защитником, ни обвинителем исторических (традиционных, согласно понятию преамбулы Закона о свободе совести и религиозных объединений) религий, ни тем более, адвокатом. Да, религии мною не идеализируются; и это объясняется тем, что при их исследовании религиовед, как ученый не вправе придерживаться ни апологетических, ни критических позиций в отношении объекта своего изучения. Этот принцип в свое время был оговорен нами (в частности, докторами философских наук, профессорами А.П. Забияко, А.Н. Красниковым и мной) при подготовке концепции журнала «Религиоведение» и уже указанных здесь изданий – словарно-энциклопедических изданий «Религиоведение: энциклопедический словарь», «Религиоведение: учебный словарь», «Энциклопедия религий» и др. Следуя этому принципу более тридцати лет, полагаю, изменять ему бессмысленно и неэтично, даже если сегодня ради политико-идеологической конъюнктуры этого кому-то было бы желательно.

Также хотелось бы сделать небольшое замечание в части «больного вопроса» современной политической конъюнктуры – правозащитной деятельности.

Если это понятие трактовать широко, тогда в принципе любой человек будет правозащитником в том смысле, что в случае каких-то проблем с нарушением своих прав он будет их защищать, например — право на качественное медицинское обслуживание (инвалида плохо лечили, и он написал в рай-/мин-здрав жалобу о нарушении своих прав, или кто-то из знакомых это сделал вместо него, и т.д.). В этом смысле не только адвокат, но и прокурор, и судья также могут считаться правозащитниками, ибо каждый из них своей профессиональной деятельностью защищает различного вида права граждан, права человека. Ставить вопрос о защите прав религиозных организаций религиоведом можно только в этом, самом широком, смысле – то есть, в смысле предоставления последним объективных данных, объективных результатов исследования религий и деятельности религиозных организаций.

Так что производство и удостоверение объективных данных в смысле противопоставления защите чьих-то прав как презентации/транслирования данных научного(ых) исследования(ий) видится довольно странным, ибо, рассуждая о религиозной ситуации и наблюдая ущемление одних религиозных организаций и привилегированность других, религиовед не может не констатировать прямо или косвенно этого факта. Следовательно, осуществляя компаративный исторический и социологический анализ, религиовед может и должен (обязан в силу специфики своей профессии) выявлять тенденции и закономерности в развитии ситуации, видеть ее перспективы для всех (любых) исследуемых религиозных организаций, а в широком контексте – для общества в целом, показывая роль религии и религиозных организаций в жизни общества.

Искусственное противопоставление здесь явно надумано: в этом расширительном смысле врач окажется правозащитником пациента, ибо он должен его лечить, обеспечивая тем самым и защиту его права на медицинское обслуживание, а в итоге – на здоровье и жизнь. При этом он, врач, безусловно, должен испытывать эмпатию по отношению к пациенту (от врача, этим качеством не обладающего, тут же сбежит любой пациент).

В узком же смысле правозащита имеет под собой некие политические основания, но она отнюдь не сводится к «диссидентству». Последнее является лишь ее незначительным признаком, частью, да и то лишь в странах с тоталитарными формами правления. И мне никогда не казалась (поправьте меня, если я заблуждаюсь), что недопустимость оценки одной религии с позиции другой, учет специфических особенностей различного типа религий и т.д. являются признаками правозащитного, а не научного дискурса. Более того, само это противопоставление не содержит в себе реального смысла.

И еще на один момент хотелось бы обратить внимание.

Когда мы говорим о новых (НРД) и исторических религиях, мы, безусловно, должны понимать, что фиксируемые в них феномены религиозной жизни во многом различаются – собственно об этом я кратко сказала выше. Но в течение последнего года в адрес ведущих российских религиоведов неоднократно звучали упреки, что они «защищают НРД». Видимо, высказывающие такую позицию люди не понимают, что и почему происходит, и, думаю, стоит прояснить ситуацию.

Если религиозные организации, функционирующие в социуме осуществляют свою деятельность на законных основаниях, но затем к ним появляются претензии, которые требуют некоего разбирательства с привлечением религиоведа, а последний, проанализировав ситуацию, обнаруживает, что ничего необычного или экстраординарного в этой организации по сравнению, например, с моментом ее государственной регистрации не произошло, не изменилось и т.д., то религиовед и делает единственно возможное – выражает недоумение по случаю необоснованных претензий и говорит об их неправомерности. И эта его позиция относится ко всем без исключения религиозным организациям, кроме тех, в которых имеются явные нарушения.

Если бы Русскую Православную Церковь стали, например, обвинять в том, что она не религиозная, а социальная организация (а основы социальной концепции РПЦ свидетельствуют о том, что в ней ведется огромный объем внекультовой деятельности, в том числе и социальной), или, предположим, ей вменяли бы в вину, что поскольку в ней не практикуется пятикратная ежедневная молитва (намаз), то она не может быть религией, ибо религией является, в этом контексте, только ислам, как бы поступили религиоведы? – Правильно: их заключение по этому поводу оказалось бы защитой РПЦ, ее религиозного статуса.

Так что НРД находится в поле внимания религиоведов чаще иных лишь потому, что на счет их инаковости возникают больше вопросов, на них приходится большее число необоснованных претензий и даже нападок. И если бы такие нападки были в адрес крупных религиозных организаций (групп) других религиозных традиций и направления, то интенсивность и частота упоминания последних, в том числе с признаком скандальности, была бы выше.

Козлов М.В.: Уважаемая Екатерина Сергеевна, затронутая Вами тема правозащитной деятельности в контексте религиозной среды, имеет иное наименование – апологетика. Все мы знаем печальные страницы истории христианских церквей и, в меньшей степени, исламских общин, которые распространяли свои апологетические взгляды и методы на сферу науки – научного производства, например, в области астрономических или медицинских исследований, и к чему это приводило..

Шмидт В.В.: Об апологетическом аспекте доктринально-вероучительных систем (религии) – верное замечание. Пора, когда был актуален вопрос о первичности/значимости для жизни религиозных идей и ценностей, когда они декларировались, а естественность примеров изводилась от «седой старины», уже прошел – люди в массе своей освоили воспроизводство этих образов-практик: они их не только опознают, но и активно практикуют – активно воспроизводят (культивируют). Правда, возникло очень специфическое явление – «архаизация веры» – человек начал переносить как-то понимаемые, притом весьма причудливо, нравственные и эстетические императивы из прошлого в настоящее: рвется, шизофренируется его реальность, а человеку и невдомек, что ценность – она не из прошлого, она то, что и как он производит здесь и сейчас, переживая как возвышенное – с трепетом, с отношением долженствования. Вот как раз об этом ему не говорят, не показывают, а может он и сам не слышит или не желает понимать этого. Так что инверсий в современной религиозности и фобий в отношении к ней всё больше – напряжение нарастает, и чем это закончится – Бог весть… Посмотрите хотя бы на ближайший пример – открытое «Письмо-обращение верных чад Русской Православной Церкви против ереси экуменизма», которое было адресовано Святейшему Патриарху Кириллу с ярко выраженными обвинениями и требованиями. И это ведь тоже непростое явление, требующее особого внимания и понимания; как известно политологам и политтехнологам, подобные явления имеют высокую вирулентность, а в системе политических отношений – еще и дезинтеграционный потенциал.

Очевидно, что в нашем обществе, в наших ощущениях состоялась подмена важнейших для устойчивости всякой системы ценности консерватизма архаикой – якобы возрожденное наше исконное, историко-родовое ценностно-смысловое, аутентичное мы вынесли на уровень политического дискурса, назвав модернизацией, забыв при этом, что порождающие эти смыслы/ценности противоречия никак не соответствуют ни духу, ни образу, ни характеру времени. Если этот политико-идеологический элемент во внутренней политике государства и политике централизованных, традиционных религиозных объединений не будет скорректирован, следствия известны – уровень политико-правовых противоречий внутри системы будет нарастать, увеличивая давление на ее структуру, что приведет к общей радикализации – мерам по усилению устойчивости системы за счет упрощения (деградации) социальной структуры, «лишние» элементы которой будут криминализованы и начнут испытывать репрессивное давление. Внешние вызовы, из-за различий в подходах к определению принципа(ов) организации систем такого уровня, тоже будут лишь нарастать, снижая устойчивость форм государственно-политических образований в исторической перспективе.

Так что обществу в целом и каждому человеку в нем еще только предстоит научиться видеть сложную структуру пространства, в котором он бытует, культивировать его – практиковать разного вида и типа культуры (от личных, индивидуалистских, до корпоративных и политических), включая и религиозную на индивидуальном, публичном и политическом уровнях. Мы еще только-только начинаем движение в этом направлении, хотя и имеем долгую и богатую историю, которая, правда, так ничему наше общество и наши элиты не научила.

Козлов М.В.: Да, спасибо за это важное замечание проблемного характера.

Продолжая тему защиты прав граждан, хотел бы заметить, что в Российской Федерации, примерно треть населения которой, находится за чертой бедности, проблемы ущемления прав человека не имеют той актуальности, которая присуща западным странам с более устойчивой и эффективной экономикой и социальным обеспечением. Интерес граждан к соблюдению своих прав – прав человека в некоторых регионах не превышает и нескольких процентов. Недовольство отсутствием социальных лифтов и узкой перспективой роста материального благополучия для значительной части населения минимизируется активной пропагандой особенности российского пути развития и противопоставления собственной, по большей части абстрактной, духовности «западным ценностям» свободы. Необходимо заметить, что ни термин «духовность», ни «духовные скрепы» не употребляется в собственном, аутентичном религиозном смысле, являясь чем-то вроде симулякра и идеологической подтасовки.

Само по себе влияние религии на политическую жизнь не порождает господствующую идеологию. Религии в своем историческом развитии оказывали лишь влияние на политику в форме нравственных убеждений, императивов, формирующих нравственные устои и преобладающие укладные практики культуры как особенности нации. Но при этом национальный характер – не следствие влияния неких идеологем, а скорее наоборот: например, в России он сохранился вопреки атеистическому эксперименту ХХ века. В странах западной демократии религиозные убеждения также преодолели секулярные практики, которые казались устойчивыми, и уже активно формирует постсекулярное общество, качественные признаки которого определяются нового порядка производственно-технологическими укладами и стандартами качества. Учитывая же в этом ряду «пылающий» Ближний Восток, можно сделать вывод, что религия и политика стали главными смыслообразующими сферами в современном мире – см., например, статью «Религиозный фактор как инструмент политики стран Европейского союза» (Евразия: духовные традиции народов. № 2. М., 2012).

«Антизападная» пропаганда, реализуемая через технологии политической рекламы, воздействует на чувственное восприятие разных социальных групп этнокультурных (национальных) символов, социокультурных стереотипов и религиозных установок. Адаптация идеологии к ее усвоению определёнными социальными и этническими группами происходит через приспособление «патриотических» установок, образов, стереотипов, в том числе и искусственно формируемых, к действительности посредством манипуляции на психологическом и эстетическом уровне.

Механизмы, обслуживающие идеологию, в большинстве своем копируют способы внутреннего функционирования религиозной организации, по сути – модель религиозного комплекса, адаптируя их и/или принцип его(их) организации под текущие политико-идеологические запросы и нужды. Политическая элита, истеблишмент, таким образом, ищет в религиозной повседневности (традиционности) и тысячелетней самобытности легитимацию и оправдание в том числе и собственным политико-экономическим неудачам.

Трудно спорить с фактом, что религиозные убеждения и этнокультурные стереотипы в жизни и практике человеческих обществ, индивида первичны по отношению к его социализации, и напрямую не связаны с политическими предпочтениями. Идеологии же под религиозными лозунгами появляются лишь тогда, когда политические силы стремятся использовать религиозные организации как легитимных представителей и шире – носителей этно-религиозных культур в собственных интересах так, что цели этих организаций и политических элит становятся настолько взаимообусловлены меркантильными стремлениями, что порой неотличимы друг от друга.

Многие уверенно утверждают, что Русская Православная Церковь активно поддерживает основные идеологические тенденции, продвигаемые российской политической властью. Патриотизм и утверждение национальной особенности, граничащей с шовинизмом, удачно совмещается в массовом сознании с «богоизбранностью» русского народа и «демонизацией» западных государств. Религия здесь используется для дезавуирования политики Запада в смысле базовых нравственно-эстетических (аксиологических) и императивных (аксиоматических) установок в части политики на укрепление связей с регионами, где религиозная идентичность является определяющей. При подобной политике религиозные структуры отождествляются с государством и уже не «цементируют» полиэтнические конгломераты. Мы все больше и чаще фиксируем «разломы» по этно-культурно-национальному признаку; достаточно обратить внимание на сирийский и украинский сценарии 10-х годов, которые в этом смысле вполне закономерны.

Подход Русской Церкви к «сирийскому вопросу согласуется с позицией Кремля, как отмечает Н. Казарян в статье «Всеправославный собор: формирование новой православной геополитики»: Москва поддерживает сирийского президента, который представляет маргинальную религиозную традицию алавитов. С доминированием алавитов не готово мириться большая часть сирийских политических кругов. В этой острой ситуации, вызывающей непонимание и в полуторамиллиардном арабском мире, и на Западе, моральное оправдание своей военной компании Кремль ищет в поддержке сирийских христиан, укрепление связей с которыми выгодно и для Московского Патриархата. Если Сирия в сознании руководства Русской Церкви предстает неким плацдармом вроде Палестины времен средневековых походов европейского рыцарства, то украинский сценарий стал для Церкви настоящим шоком, негативные последствия которого еще только формируются и могут проявиться в обозримом будущем.

Отчуждение украинского и русского народов происходит, конечно, не вследствие каких-либо, собственно, религиозных разногласий – нет: религия в своих базовых теологических установках не противоречит реальности как идеология, не стремится маскировать реальность как ригоризм/фундаментализм, не навязывает себя как радикализм, не борется за территории как экстремизм и сепаратизм, и за не использует насилие в борьбе за власть (политико-экономические ресурсы) как терроризм. Взаимная неприязнь – вполне предсказуемая реакция на военно-политический конфликт за землю (ресурсы), но она бесконечно опасней, когда в сознании масс политико-идеологические установки приобретают форму базового религиозно-аксиологического разделения, выходящего во вне-логические пространства, за пределы здравого смысла.

Без сомнения, для Русской Православной Церкви, процесс трансляции голоса Кремля является опасной игрой. При все более проявляющейся перспективе отделения Украинской Православной Церкви Московского Патриархата от собственно Московской Патриархии, последняя рискует быть разломанной надвое, так как количество ее приходов в случае разделения сократится вдвое. Московский Патриархат уже теряет контроль над рядом епископов Украинской Церкви, которые позволяют себе вступать в публичную полемику с российской властью, и все более демонстрируют свой особый статус.

Религиозный фактор в радикализме как способ «включения» религиозного контекста в искусственно созданную идеологическую модель, создается властью, в первую очередь, ради оправдания насилия и упрочения влияния. И очевидно, что это не путь к миру. Неизбывный ригоризм религиозных доктрин и репрезентирующих их религиозных организаций не позволяет последним активно реагировать на запросы времени и вести активную политическую деятельность. Официальные заявления религиозных лидеров в современном мире как правило не выходят за рамки того информационного поля/контекста, которое формируется средствами массовой информации в целях защиты политических или экономических интересов внутри конкретных стран, межгосударственных альянсов или торгово-экономических блоков и союзов. Интеграция в систему идеологических отношений происходит через сотрудничество религиозных организаций с властными структурами. В результате закостеневшая и даже архаизированная семиосфера начинает использоваться политическими технологами, умело направляющими традиционный символизм в новых исторических обстоятельствах против самих же традиций, которые втягиваются в противостояние доктрин западного и восточного пути развития – религиозные символы и архетипы трансформируются в социокультурные, благодаря чему образовавшиеся лакуны в коммуникации компенсируют уже не религии их этико-нормативные практики, а политические идеологии как квази-религиозные и псевдо-религиозные комплексы. Религиозный фактор в идеологии становится не только её системообразующим стержнем, а также способом выживания в конкуренции с традиционной религией и бесплатной политической рекламой.

Реальность заменяют многочисленные интерпретации, в которых переплетаются представления о демонизированных врагах, их тайных заговорах и тех, кто им противостоит. Так разрешаются противоречия реальной жизни и предвыборных обещаний. Вместе с тем замечу: идеологии всё же не долговечные явления – они обречены на вынужденный компромисс с действительностью. Их утопичность и нетерпимость в конечном счёте приводят к распаду и разрухе в общественном устройстве и активизации радикализма.

Религиозный фактор как модель, задающая структуру системе идеологии, является эффективным инструментом интеграции или дезинтеграции в социально-политических процессах, а использование религиозного фактора политической властью представляет собой прагматичный лоббизм элит, для которых игра религиями удобна для маскировки своих идеологических фикций под исконность и традиционность – религиозный фактор придает особую выразительность определенным идеям в борьбе с другими идеями, заключает в себе внушительную побуждающую силу; неумелая же игра с ним опасна внутренними конфликтами, особенно в такой мультирелигиозной и полиэтничной стране как Российская Федерация. Риски нивелирования этнонациональных ценностей и утраты культурно-цивилизационной самобытности различных народов в условиях нарастающей глобализации весьма и весьма велики.

На прошедшем 17 ноября 2016 г. в Совете Федерации круглом столе под председательством представителя Сената в Минюсте России Е.Б. Мизулиной со всей серьезностью поднимались вопросы придания особого юридического статуса традиционным религиям России, вынесенным 20 лет назад в преамбулу Закона о свободе совести. Изменение этого «культурного статуса» на юридический может привести, на наш взгляд, не только к правоприменительным перекосам, так как спекуляции традиционностью, в особенности в органах государственной власти, и без того зачастую приводят к именованию «сектами» и «мошенниками» религиозных организаций, представленных в Президентском совете по взаимодействию с религиозными объединениями. В подобном же контексте следует рассматривать и ранее оглашенное решение Верховного Суда о ликвидации Сайентологической церкви, санкционированное на основании более чем сомнительной экспертизы узко-конфессиональной направленности. Применение юридического метода/подхода к собственно вероучительным вопросам, по исторической иронии неоднократно и ярко высмеивалось в истории Православной Церкви как западная ересь, но в настоящее время, во всё более походящей на византийскую симфонии с государственной властью, апологеты Церкви стремятся оградить вероучение юридическими нормами. Избирательная юстиция в религиозных вопросах больше походит на советские идеологические игры, чем на серьезное академическое осмысление назревших проблем.

Шмидт В.В.: Поставленная Вами, Михаил Владимирович, проблема политико-идеологического спекулятивизма чрезвычайно остра даже не в силу непредсказуемых последствий для социально-политических систем, поскольку реакции общественного сознания оказываются отсроченными хотя и во времени, но не по месту, а в силу вполне конкретных реакций самой политико-правовой системы, которые, в случает неправильной классификации угрозы, могут иметь весьма неблагоприятные последствия для всех участников собственно религиозной сферы, притом далекие от цивилизационных норм, но вполне оправданные с точки зрения самосохранения системы – её стабильности и устойчивости (заметим: и это не будет противоречить нормам международного права – см., например, статью 22 с группе статей 18-22 «Международного Пакта о гражданских и политических правах», принятого еще полвека назад, 1966 г., Генассамблей ООН – резолюция A/RES/2200 (XXI)^..

Хотя выше кратко затрагивались проблемы профессиональной компетентности и ответственности, хотел бы еще раз заострить внимание на них в свете последствий от неоправданной, ангажированной спекулятивности на примерах, связанных с ликвидацией религиозных организаций по весьма сомнительным основаниям, о чем велись активные дискуссии в сетевом пространстве, например, в отраслевых группах «Религиоведение: вчера и сегодня» и «Социология религии».

И если еще год назад мы говорили о недопустимости ангажирования и политических спекуляций в научной отрасли и навязывании мировоззренческих предпочтений, выдавая их якобы за научные подходы – якобы может существовать конфессиональная наука, в частности христианское / мусульманское / буддийское / иудейское и т.п. религиоведение, и возможных от этого издержек в части изменения правового положения религиозных организаций и правового регулирования религиозной сферы общества в целом, в том смысле, что результаты исследований – статус факта действительности – будет поставлен в зависимость от аксиологических оценок (интерпретации) и на деле ими подменен, нивелировав/упразднив, таким образом, базовые положения научной теории(й), являющих инструментом познания и универсальным механизмом регулирования социальных систем; и если еще год назад мы говорили, что всякое конфессиональное религиоведение есть не более чем теология, возникающая в рамках конкретной религиозной традиции, а разделы теологии как науки не есть разделы религиоведения, и что всякая «политическая» спекуляция по этому поводу, выдаваемая за научную дискуссию, есть не более чем «фрик-религиоведение»; и если еще год назад мы указывали на возможность ошибочных решений правоохранительной системы вследствие недостоверной информации экспертного уровня и задавали вопрос в адрес «горячих голов» от религиоведения – представителей так называемого фрик-религиоведения, кто из них будет готов переписать фундаментальные положения научных теорий в религиоведении и философии религии в угоду политико-идеологическим спекуляциям, то теперь все эти озабоченности из виртуальных/теоретических стали реальностью, фактом действительности – 21 сентября 2016 г. Конституционный суд РФ отказался рассматривать жалобу религиозной организации на положения части 5 ст. 11, ст. 12 и частей 3 и 4 ст. 27 Закона о свободе совести и религиозных организаций, заявив: «…государственная религиоведческая экспертиза не рассматривала вопрос о наличии или отсутствии … признаков религии, а оценивала фактическую деятельность конкретной религиозной организации с точки зрения признаков религиозной деятельности… Право на регистрацию религиозной организации не может произвольно предоставляться объединениям граждан, которые не соответствуют признакам религиозных объединений, и использоваться ими… Определение КС РФ … окончательно и обжалованию не подлежит».

И поскольку мы здесь обсуждаем вызовы времени с учетом отраслевой специфики – с позиций религиоведения и контекста национальной безопасности, – то вслед за профессором Элбакян и её риторическими вопросами «Как религия может быть нерелигиозной? Как организация, обеспечивающая функционирование религиозной традиции может быть не религиозной?», мне лишь остается зафиксировать противоречие системного, сущностного порядка: подобные решения судов, сколь бы формально логичными и на первый взгляд не казались обоснованными, именно такой логической (по сути – идеологической) ущербностью они формируют политико-правовые условия, подрывающие конституционные основы государственно-политического (общественного) устройства Российской Федерации – нивелируют/упраздняют те базовые принципы, на которых покоится Российское государство как государство федеративное, в частности – мировоззренческом/идеологическом плюрализме как условии(ях) религиозного и этно-культурного разнообразия, межрелигиозного и межнационального согласия многонационального народа России, о чем говорилось нами выше. Очевидно, что это вопрос исключительно компетенции Федеральной Службы Безопасности и повестки дня Совета Безопасности Российской Федерации.

Безусловно, задача религиоведов нашего уровня не только видеть и понимать подобные явления и процессы, но и прогнозировать риски, давать предложения по их профилактике и нивелированию. В этом смысле организованный в Совете Федерации 17 ноября с.г. круглый стол «Повышение уровня законодательной защиты российских граждан от мошеннических действий деструктивных сект» есть серьезный шаг в деле факторного анализа аспектов гражданско-политического и конституционного строительства, но если он будет сведен к политизации проблем мимикрирующими под религиоведов теологами или наоборот (фрик-религиоведами), если в результате будут приниматься и обеспечиваться меры, направленные на маргинализацию и криминализацию религиозной сферы, тогда можно утверждать, что представителями политического истеблишмента реализуется политика обеспечения конституционного переворота и изменению формы политического устройства Российской Федерации политико-правовыми и политико-идеологическими инструментами и средствами религиозной сферы.

Пока же мы предложим нашим коллегам-практикам в структурах власти развивать заинтересованный поли-отраслевой диалог, а также начать широкую междисциплинарную дискуссию по вопросам типологии и классификации объектов религиозной сферы, как это было в переломные нулевые, материалы которых до сих пор не утратили своей актуальности: «Философско-методологические проблемы изучения религии», «Религии России: пособие по вопросам государственно-конфессиональных отношений и религиоведению» и «Классификация религий и типология религиозных организаций».

Козлов М.В: В контексте поднятой темы – духовной безопасности с ее этно-культурными м религиозными компонентами, восходящими к сложным по своему составу разнообразием, включая угрозы этно-культурной и религиозной безопасности, хотелось бы уточнить, уважаемые Вильям Владимирович и Екатерина Сергеевна, как Вы понимаете существо и, следовательно, оцениваете систему поправок «пакета Озерова-Яровой», которые вызвали столь бурную реакцию в религиозной сфере страны. Не являются ли они, на Ваш взгляд, экстраполяцией противоречий внутри исламских организаций на все религиозные организации страны?

Элбакян Е.С.: Позвольте мне, прежде чем говорить о пакете Озерова-Яровой, сделать еще две небольших ремарки, навеянные Вашими и Вильяма Владимировича комментариями.

Мне видится, что если в стране будет религиозная свобода, то она будет для всех религиозных организаций, а для государства в контексте его безопасности и общества — это, конечно, будет благом. Поясню оба этих взаимосвязанных тезиса. Если государство помогает какой-то крупной организации избавиться от всякой «мелочи», затесавшейся на ее «канонической территории» и занимающейся на ней миссионерством, а следовательно, и привлекающей в свои («религиозные меньшинства») ряды российских граждан в то время как, исходя из неких представлений, они должны быть членами религиозных организаций исторических религий или, по крайней мере, разделяющими их мировоззренческие установки, то в итоге проигрывают не только религиозные меньшинства, деятельность которых в стране сворачивается, либо вообще под неким предлогом запрещается, но проигрывают, в первую очередь, исторические религии, как ни парадоксально это кому-то покажется. Почему, спросите? – Отвечу: потому что став «должными» за эту помощь государству, они уже никогда не смогут ни отказать, ни отказаться, следовательно, должны будут во всем, даже в том, что, возможно, противоречит их доктринальным основам – поддерживать и оправдывать все действия государственно-политической власти, её институтов. Казалось бы, ну и что – это же довольно неплохо в контексте государственной безопасности. На деле это лишь видимость «хорошего», ибо является «бомбой замедленного действия»: для религиозных организаций это – утрата собственной идентичности и фактическая слитость с государством (при юридическом провозглашении отделенности), а для государства – опасная ситуация с формированием «религиозного подполья» и повышенными рисками в сакрально-идеократической сфере, связанной с легитимационно-идеологическими функциями и процессами. Здесь необходимо видеть стратегическую перспективу и понимать, что верующие люди (а в религиозных меньшинствах, членство в которых для социального бытия отдельного человека приносит не блага, а лишь проблемы, являются не номинально, а реально, искренне и активно верующими) не станут в одночасье неверующими. Напротив, внешние трудности только укрепляют в вере – вспомним массу примеров 30-х гг. ХХ в., когда в лагерях сидели и православные священники, и мусульманские муллы, и буддийские ламы, и свидетели Иеговы, и представители других религий. Верующими не перестают быть лишь потому, что их религиозную организацию закрыли; обычно число таких верующих лишь возрастает.

Получается, что неумелое, недальновидное администрирование в сфере государственно-религиозных, общественно-религиозных отношений создает некий неконтролируемый или плохо контролируемый очаг напряженности в самом государстве, среди собственных же граждан, которых оно призвано защищать. Ведь все члены тех же НРД – российские граждане, при том, как правило, законопослушные, платящие налоги, в том числе и для того, чтобы оно их защищало, а не преследовало. Что касается незаконопослушных граждан, оказавшихся членами НРД, то в подобных ситуациях за свои поступки отвечает каждый конкретный гражданин, независимо от своей религиозной принадлежности, которая вовсе не определяет наличие подобных делинквентных поступков.

И о патриотизме. Почему-то считается, что если человек всё в своей стране громко восхваляет, то он – непременно патриот. А если человек критикует какие-то стороны деятельности администраторов (на что имеет право как гражданин), то он – непременно анти-патриот и едва ли не враг. Считаю такой подход в корне ошибочным, ибо со всем соглашаться для личной судьбы человека, конечно, выглядит гораздо проще и комфортнее, но куда сложнее, видя какие-то проблемы и недостатки, не бояться их критиковать, чтобы в стране и государстве ситуация улучшалась. Приведу такой пример (я уже об этом как-то говорила или писала): есть две семьи, в одной из них ребенка всегда хвалят, что бы он ни сделал, в другой хвалят, когда он сделал что-то хорошее, и критикуют, даже ругают, когда тот совершает неблаговидный поступок. Скажите – впрочем, вопрос риторический, – в какой семье вырастет социальной адаптированный, зрелый, да и просто адекватный, полезный для общества человек? Думаю, ответ очевиден.

Что касается «пакета Озерова-Яровой», то, собственно, по поводу религиозного подполья и стратегического видения ситуации я уже сказала.

Шмидт В.В.: В отличие от большинства наших коллег-религиоведов, я не вижу каких-то серьезных проблем с этими законодательными инициативами, ставшими нормой закона – отношусь к ним как этапному элементу совершенствования законодательной базы и инструменту регулирования сферы отношений, которая активно развивается и требует дальнейшей регламентации, да и воспитательную функцию у Права (Закона и правовой системы) никто не отнимал. Полагаю, мы постепенно подходим к преодолению конституционного противоречия – осознанию того факта, что мировоззренческие свободы и возникающая на их основе сфера религиозных и этно-культурных отношений должна регулироваться нормативным актом уровня не ниже Кодекса. Пока мы не дошли до его формализации, необходим хотя бы какой-то документ общеполитической значимости, стратегического порядка – может быть Концепция, а может и Стратегия государственно-религиозных отношений по аналогии с иными Стратегиями государственной национальной / культурной / молодежной / и т.п. политики…

Кроме прочего, в общественном пространстве страны активно дискутируется проблема неартикулированной общественно значимой идеологии, что делает в целом уязвимой установки внутренней политики, а также неочевидности стратегий и политик в конкретных отраслях хозяйства, включая не раз упомянутую здесь систему права. Надо признать, что острота ситуации частично преодолена за счет принятых Концепций и Стратегий, например, обороны, внешней политики, национальной, культурной и т.п. государственной политики. Но социальная сфера жизни общества имеет сложную структуру, целостность и единство которой обеспечивается не только идеологическими средствами, но именно последними легко дискредитируется и вульгаризируется.

В условиях конституционного запрета на установление конкретной господствующей системы идеологических представлений в качестве государственной идеологии, видится возможным создание рамочного документа, посвященного описанию структуры социального пространства – сферы, институты и процессы, стереотипы и трансформации, уклады и ценностные установки, инструменты и технологии, взаимодействие и солидарность – Стратегии (Концепции) развития гуманитарной (социальной) сферы страны.

Этот документ, прежде всего, должен носить политико-идеологическую нагрузку – в нем должны найти отражение параметры тех идей (идеологем), которые можно формализовать в качественно-количественные показатели и увязать с основными векторами развития отраслей/сфер народного хозяйства. Поскольку все они так или иначе связаны с повышением уровня жизни человека / общества, стабильности и устойчивого развития общества / государства, то все это есть ничто иное как гуманитаристика – развитие потенциала человека (личности) в контексте развития качества среды его обитания и совершенствования средств (инструментов) и механизмов воспроизводства среды / культуры.

Если говорить о возможностях и задачах религиоведения в данном контексте, то в определенной мере они очерчены, а их палитра, как и подходы, обстоятельно представлены на страницах специализированного журнала «Религиоведческие исследования» (2015. № 1).

Дискуссия о важности и значимости развития религиоведческих и теологических компетенций в системе мировоззренческих и общекультурных компетенций завершена – эта позиция более не является проблемной – в настоящее время завершается работа по формированию профессионального стандарта «Специалиста в сфере межнациональных и межрелигиозных отношений».

Кроме того, после завершения процедур институциализации Теологии в качестве отрасли научного знания, на повестке дня стоит серьезная задача по обеспечению демаркации предметных полей с учетом специфики теологии – её междисциплинарных и межпредметных связей в системе социально-гуманитарного знания, о чем неоднократно в ряду иных высказывались и мы с Екатериной Сергеевной.

Подводя краткий итог сказанному замечу:

реализация подобных проектов обеспечивается за счет освоения нового знания – трансформации отраслевых тезауросов (словарей, понятий), совершенствования технологий, формирования компетенций нового уровня [в III тысячелетии – это наукоемкие технологии, человеческий (гуманистический) капитал] в целях удержания реальности нового типа.

В отличии от большинства стран Старого Света, Российская Федерация до настоящего времени не включена в воспроизводство тезауросов цивилизационного типа на национальном языке – она не имеет аналогов «Патрологии Латина» (Миня) и «Патрологии Грека», хотя попытки ее создать предпринимались со времен митрополита Макария, Патриарха Никона и митр. Филарета (Дроздова).

С учетом реализующейся в системе образования и промышленности России стратегии по развитию компетентностных моделей, а также введению новых отраслей знания, как, например, Теология, видится продуктивным внести в планы Правительства (в частности, Минобрнауки) задачу по разработке проекта (с возможностью подготовки отдельной ФЦП) по обеспечению стандартов содержания гуманитарного образования и развития религиоведческо-теологических, философско-мировоззренческих компетенций (например, Антология религиозно-философской мысли народов мира – «Патрология Россика», который возможен исключительно как межгосударственный; если попытаться его реализовать как цивилизационный, Российская Федерация может решить множество в том числе и стратегических политических задач).

* * *

Очевидно, что вопросы, которые мы с Вами, уважаемые Екатерина Сергеевна и Михаил Владимирович, сегодня обсудили есть лишь вершина айсберга и относятся к разряду вечных, поскольку жизнь человека-общества-государства в истории не заканчивается, но может быть качественной, динамичной и во благо, а может и наоборот.

Вот и сегодня, в этот День профессионального праздника коллег, которые призваны стоять на страже блага для государства и его народа, а также в преддверии Нового года позвольте пожелать всем нам именно благоденствия в обеспечении возвышенных целей жизни как личной, так и общественной.

Еще раз – благодарю всех за участие в этой дискуссии.