Всемирная неделя гармонизации межрелигиозных отношений – интервью с Михаилом Козловым

«Современному миру и большинству государств не хватает инструментов для обеспечения религиозного фактора: в государственно-религиозных и межрелигиозных отношениях требуется сбалансированная политика, если, конечно, есть заинтересованность в стабильности этой сферы» — интервью с Михаилом Козловым провел профессор кафедры государственно-конфессиональных отношений Вильям Шмидт.

Михаил Владимирович Козлов, кандидат политических наук, консультант отдела защиты информации Минюста России. 

Уважаемый Михаил Владимирович рад вновь встретиться с Вами теперь в рамках ежегодной стратегической сессии РАНХиГС, где дискутируются проблемы и перспективы социально-экономического развития Российской Федерации в 2017 г. Примечательно, что в этом году эта сессия по срокам проведения совпала со Всемирной неделей гармонизации межрелигиозных отношений, а наша панельная дискуссия «Религиозное пространство VS социальное пространство: структура и качество, инструменты и технологии, вызовы и задачи» пройдет в день с броской, если не претенциозной, темой — «Новый мир: традиции и новации».

Не так давно, в конце 2016 г., мы с Вами и проф. Е.С. Элбакян обсуждали проблемы религиоведение в контексте национально-государственной безопасности – контекст этно-религиозного многообразия Российской Федерации в аспектах обеспечения национальной, государственной безопасности. Безусловно, эти проблемы будут всегда на повестке дня – их можно и нужно уточнять и конкретизировать, так что, если не возражаете, предложу Вам несколько вопросов.

В.Ш.: Уважаемый Михаил Владимирович, религиозный фактор, как видим, всё ярче, более выпукло присутствует в международной повестке дня; также мы отмечаем возрастающую активность и у религиозных деятелей практически на всех уровнях. (Один из наших коллег – В. Телегин, – наблюдая за динамикой и характером военных конфликтов, инструментами их урегулирования и факторами в аспектах трансформации систем международных отношений, выдвинул гипотезу о зависимости интенсивности и уровня контактов религиозных деятелей от уровня межгосударственной напряженности.) Итак, что, на Ваш взгляд, как специалиста в области идеологии и политической культуры, можно сказать об интеграционной функции религии в контексте международных отношений?

М.К.: Всемирный день религии, как известно, был учрежден ООН в 1950 г. 15 января по инициативе американского лобби представителей веры бахаи спустя полгода с окончания войны за независимость еврейского государства. (Центр бахаизма, как известно, располагается в Израиле.) Пристальный взгляд западной цивилизации в эти годы был прикован как раз к маленькому Израилю, даже не смотря на то, что параллельно с событиями на Ближнем Востоке, СССР и США в Азиатско-Тихоокеанском регионе «делили» зоны влияния и политико-экономических интересов – зарождалась холодная война… Но как ООН, по сути, не привела к наращиванию потенциала интеграции и сохранению баланса сил и интересов разных наций, не смогла нивелировать причины конфликтов на пути развития, так и мечты бахаистов о мировой религии и мирном сосуществовании носителей разного понимания религиозных феноменов и их влияния на социальность, вплоть до конкретных предопределенностей и зависимостей, остались несбыточным императивом.

Даже эта замечательная инициатива, получившая поддержку на самом высоком уровне и выразившаяся в специальном решении ООН – учреждении Всемирного дня религии, например, с точки зрения, представителей как православных Церквей и католичества, так и ислама – суннитского и шиитского его направлений, на региональном/локальном уровне практически игнорируется, поскольку бахаизм воспринимается ими как очередная синкретическая секта, а потому позиционировать свою солидарность даже с лучшими её идеями, инициативами и проектами и говорить, что они могут внести серьезную лепту в решение мировых проблем и радикализма, предосудительно. Так что хотя религиозный фактор в системе современных международных отношений и является одним из важнейших, но существует, по большей части, в отрыве от аутентичных смыслов – в многочисленных идеологических преломлениях, в борьбе радикальных взглядов и умеренного большинства. Но именно межрелигиозный диалог как трезвое и взвешенное осмысление проблем на этом фоне – отличный инструмент противопоставления идеологизированным околорелигиозным формам массового сознания.

Полагаю, современному миру не хватает именно инструментов для обеспечения такого диалога – Вы с Сергеем Мельником, который сейчас является сотрудником Межрелигиозного совета России, обстоятельно показали это в статье «Съезд лидеров мировых и традиционных религий в Астане: от десятилетия Свидетельства к десятилетию Действия«, да и стратегические задачи, на мой взгляд, верно определены в статье «Религиоведение в системе вызовов и народохозяйственных задач России начала XXI в.».

Кстати, стоит особо подчеркнуть ту существенную роль, которую играет кафедра государственно-конфессиональных отношений ИГСУ РАНХиГС в качестве всё еще единственной площадки, на которой заинтересованно могут дискутировать актуальные проблемы все заинтересованные стороны – религиозные организации и органы власти и управления. Будем надеяться, что она не только не утратит своих позиций, но и разовьет столь важные на современном этапе инструменты для интеграционного и сетевого взаимодействия.

В.Ш.: Да, Михаил, спасибо – будем надеяться. Но при этом Вы затронули две проблемы – сложную, о подходах к пониманию религиозных феноменов, по сути – субстанциональности религии, и рудиментарную – способе = традиции = практике мифологизации даже инструментов высокого порядка, какими являются установленные на уровне ООН всемирные и/или международные дни, на региональном, локальном уровне.

Логика поведения «а баба Яга против!» понятна и во многом оправдана, поскольку она, с одной стороны, радикализирует конкретную, локальную традицию – помогает не размывать границы культурных и мировоззренческих доктрин, т.е. сохранять и удерживать аутентичность в условиях глобализации, но с другой стороны, именно в условиях глобализации – формировании новых технологических укладов, неотвратимо приводящих к изменению, трансформациям аксиологических систем, возникает потребность в более тонких инструментах диалога и межинституционального взаимодействия. Не видите ли Вы за этими, в целом «здоровыми» тенденциями самосохранения, опасности изоляционизма, если, к примеру, страна будет понижать уровень отклика и/или солидарности с силами доброй воли – её истеблишмент будет игнорировать, например, участие в Международном дне культуры лишь потому, что инициатором его учреждения выступал Николай Рерих? Очевидно же, что игнорирование и/или отказ от участия в международных программах и проектах и концентрация, например, лишь на региональных программах в социально-гуманитарной сфере как Фонда СНГ, «Русский мир« или Фонда им. Горчакова, лишают нас, российское общество и государство, целого класса инструментов и механизмов  влияния, не говоря уже об опыте – формировании политической культуры нового уровня, или о других издержках, например, уровня внутренней политики…

М.К.: То, что инициаторами учреждения памятных дат-дней являются представители синкретического и/или гуманистического взгляда на развитие социальной, включая и религиозную, и культурную, сферы, нет ничего предосудительного. Гораздо важнее то, что эти мемориальные даты могут дать развитию современного общества. В традиционных обществах, каким отчасти продолжает оставаться и Россия, к сожалению всемирные дни ООН, в отличие от инициатив СНГ, не получают широкого официального освящения – это факт, и с этим нужно что-то делать. Вполне может быть, что это некий недочет в политико-идеологической компоненте работы Совбеза, Администрации Президента или Аппарата Правительства – мы же совсем недавно стали реанимировать «инструменты влияния» на общественное сознание и управления им…

Пока же замечу, что в целом, в информационном поле в международном масштабе навязываются совершенно ложные представления о религии. (Я даже не говорю о ярком и для всех понятном – Ближнем Востоке, хотя дискредитация Ислама, безусловно, является проблемой № 1.) Осведомленность в религиозной и религиоведческой проблематике общественных и государственных деятелей порой настолько невелика, что нередко они производят сентенции и концепты, вызывающие неловкость и недопонимание в профессиональной среде, а иногда и откровенные протесты религиозных лидеров. Думаю, сегодня стоит не столько апеллировать к религиозным основам в общественно-политическом диалоге, сколько указывать на многовековые традиции, систему ценностей и прав, выработанных на основе того или иного вероучения. При этом традиционные религии не должны превращаться в объект политических манипуляций, под предлогом их государственной защиты.

В.Ш.:  На Ваш взгляд, может ли столь нарочитая защита государством якобы интересов граждан (личности) от деструктивных мировоззренческих практик, а по сути – защита своих традиционных полит-идеологических укладов и религий, как мы это наблюдаем в последнее время в России и некоторых наших ближайших соседей, повлиять на рост радикальных настроений в обществе в целом?

М.К.: Ограничительная политика по отношению к так называемым новым, не традиционным, религиозным движениям лишь способствует уходу в тень возможных партнеров в деле укрепления межрелигиозного и межнационального согласия. К тому же, хорошо известен феномен когнитивного диссонанса, когда неисполнение пророчества укрепляет веру и способствует росту фанатических, радикальных настроений.

Для «новых» религиозных движений основной формой выражения религиозных чувств является миссионерская деятельность – стремления заявить о себе, привлечь сторонников. Поэтому когда их не пускают в социальное пространство, например, ограничивают их благотворительную деятельность – помощь неимущим, сиротам, заключенным, они воспринимают эти преграды, с одной стороны, как внутренне противоречие императиву своего учения, а с другой – их миссионерский пыл не угасает, а становится более резким, жестким. Порой в среде таких «огорошенных неофитов» возникают и девиантные формы, включая насилие.

Отказом какой-то религиозной группе в праве на создание хозяйственно-правовых форм деятельности (регистрации в Минюсте России или прекращением деятельности юридического лица) мировоззренческие проблемы решить невозможно, поскольку это не однопорядковые явления. Жизнь как личная, так и социальная очень динамична, тем более, если это сфера религиозно-мировоззренческих практик и традиций. Не только российский опыт свидетельствует, что в религиозной сфере, в межрелигиозных, общественно-религиозных, государственно-религиозных отношениях требуется комплексная, сбалансированная политика государства, если, конечно, государство заинтересовано в стабильности этой сферы.

В.Ш.: Сегодня, в условиях повышения ценности экспертного знания, когда практически завершена работа над профстандартом «Специалист по вопросам межнациональных и межрелигиозных отношений«, мы все активнее ставим вопрос введения таких узкопрофильных экспертиз как этнологическая и теологическая. Как Вы полагаете, не сыграет ли с нами в очередной раз злую шутку пресловутый человеческий фактор в условиях крайней политизации информационной среды, не говоря о собственно религиозной, где духовно-нравственное до неразличимости сопряжено с эмоциональным?

М.К.: Экспертное сообщество страны разнообразно, да и не существует оно в отрыве от общества, потому и представляет совершенно разные, порой, взаимоисключающие взгляды, подходы, хотя, казалось бы, должно происходить сближение за счет общности универсальных принципов научности.

Экспертов отличает, прежде всего, уровень дискуссии, аргументированность позиций и умение оперировать категориями. Вильям Владимирович, если позволите, напомню хотя бы о той дискуссии, которую вы с коллегами ведете в группе «Религиоведение: вчера и сегодня» – о том большом разговоре, в котором приняли участие профессора Е.С. Элбакян и А.В. Кузнецов, священник Яков Кротов, И.Ю. Кондратьев и Павел Артемьев и др.

В.Ш.: Да, Вы правы Михаил – спасибо за это напоминание. Если позволите, вклинюсь в Ваше рассуждение и сделаю оговорку: чтобы хоть как-то дистанцироваться от того винегрета, который де-факто существует в отрасли – мол Религиоведению как отрасли тяжело конституироваться из-за его междисциплинарности, размытости предметного поля – существует более 500 определений религии и т.п. Так ведь эта проблема существует для тех, кто не желает в этом разобраться, а на деле проблем не так много – порядок в понятийно-категориальном аппарате довольно просто восстановить, проведя его ревизию, и дефиниции можно классифицировать (благо, в массе своей они уже собраны), исходя из тех подходов, в каких они конструировались, например, или из тех феноменов религиозного комплекса, которые авторы полагали в качестве базовых и строили определения, а затем выйти на общие моменты – классификации, типологии и к основам теории, а если нужно, то и пересмотреть их.

Я, например, в отличие от проф. И.Н. Яблокова и проф. Е.С. Элбакян несколько шире понимаю религиозный комплекс – как сложноорганизованный объект, структурными элементами которого являются представления: 1) о Боге / Абсолюте / трансцендентном, 2) о человеке, 3) об отношениях Бога и человека, 4) о сознании – религиозных / нерелигиозных установках мышления (транцендентальное в смысле базовых моделей логики а аксиоматик, гносеологии и эпистемологии), 5) о деятельности [праксиология и этика] религиозной (культо-ритуальные практики) и нерелигиозной (хозяйственной), 6) диалог (коммуникативные модели и техники, обеспечивающие дискурс – удержание и воспроизводство семиотических систем и тезаурусов).

Чтобы иметь ресурс для концептуализации, я принял аксиоматическое допущение: Человек – объект, знающий себя как нетождественное себе. Следствий из этой базовой, по сути – универсальной, формулы может быть множество, но категорическими утверждениями оказываются: 1) Человек – закон бытия; 2) Власть – институциализированная воля, восходящая к опыту отчуждения первичной, базовой индивидуализации [детальнее об этом мы говорили в интервью].

Далее мы переходим к отраслевым обобщениям:

Религиоведение – наука (отрасль) о наиболее общих закономерностях воспроизводства моделей бытия (картин мира), система организации и интерпретации которых восходят к религиозному комплексу.

Религиоведение предстаёт в виде междисциплинарной (полиморфной) дисциплины и дискурсивного поля, принцип организации которых выступает в виде идеологемы, содержание которой есть онто-гносео-праксео-аксео ядро бытия (ин-вариант – религиозный комплекс).

Таким образом, Религиоведение является универсальным инструментом и площадкой обеспечения диалога этнокультурных и религиозных традиций народов мира.

Но главное – собственно о предмете и объекте:

Религия – возникающий на фидеистских интенциях (и/или эмпатии) субъекта опыт отчуждения модели отношений с миром (А – не-А), включая собственное Я, и предстающий в форме метафизической системы, в которой ино-бытие (трансцендентное) и его проекции (сакральное, ценностное, включая механизм взаимодействия) довлеют бытию (профанному) и переживаются (непосредственно/прямо [катафатически] или инверсивно [апофатически]) в категориях долженствования, субординации и трансгрессии.

Религия, таким образом, оказывается сложным (полифункциональным) объектом:

— моделью бытия с ин-вариантами миропорядка,

— миропорядком, принцип организации которого соответствует типу/модели онто[аксиоматика]-логии[логики] и эксплицируется в социальных функциях и аксиологии,

— системой миропредставлений (мировоззренческая система с уровневыми спецификациями) с ин-вариантами причинно-следственных отношений (праксиологии – виды логик и типы аксиологий).

В основе религии (религиозной модели) лежит интенциональная установка на объект – эмпатическое взаимодействие. 

М.К.: С Вашими тезисами онтологического порядка, как и с историко-культурологическим тезисом проф. В.А. Михайлова о повивальной функции религии, нельзя не согласиться. Но, к сожалению, имеет место быть и более плоский взгляд на религиозный комплекс. Например, П. Артемьев, говоря, что «…если религия трансцендентна, то какие догматы… (перечислил ряд объектов-маркеров традиции. – М.К.) могут её воплотить?», и В.Ю. Кузнецов, сравнивающий разговор о предметах религии с шуткой и уловками речи, стремятся доказать принципиальную неопределимость религии. Гораздо сдержанным в этом контексте выглядит тезис Е.С. Элбакян: «…религия является предельно широким понятием, не поддающимся окончательному определению через род и видовое отличие».

В.Ш.: Да, П. Артемьев делает серьезные замечания, в частности, предлагает применить к Религии «математический подход» – увидеть её «как Предел в числовом разложении Величины, со всё более уточняющейся степенью её разложения в числовой (значимый) ряд»:

«…обычно религию относят или к «познавательному отношению» или к «знанию», и тогда она вполне сводима к науке, которая содержит в себе и познавательное отношение и знание. Тогда можно говорить о неком субстанциальном единстве или «морфизме», т.е. экстраполяции науки на религию, или обратно. Собственно, такой манерный термин как «повитальность» и обозначает присутствие как науки, так и религии при родах жизни (повитальность – повивальность), но суть то в том, что если религия институализирована, то это уместно, а если религия именно своей принципиальной неконституированностью живет в нас, то единого поля схождения для науки и религии не существует.

Религия живет в нас помимо науки, помимо Церкви, помимо догматики, помимо Библии, Христа, Будды и прочих… – она живет вопреки всему, включая нас самих. И вот эти обозначенные мною “охотничьи флажки” как Церковь, догматы, Христос, Будда и прочее лишь отграничивают ареал её обитания, охоты жизни и науки на религию, которая сама по себе (трансцендентна). Ну и если религия трансцендентна, то, помилуйте, какие догматы, какая Церковь, какой Христос, какая Библия, какой Святой Дух, Бог-Отец и Бог-Сын могут её воплотить?

Догматы, церкви, Бог и Библия приглашают нас в свой дом, чтобы похвалиться результатами своей Охоты на Религию, останки (а, может, экскременты) которой пришпилены на стенах в их доме, а у Религии дома – нет – она же трансцендентна!

Итак, собственно, частное: экстраполяция науки на религию и есть религиоведение, а экстраполяция религии на науку – теология.

Религия – изнанка человечьей Надежды (может, она рождается в момент первого крика младенца или когда мамка отнимает в первый раз данную ему грудь – да, все это – вульгарные аналогии, которые бродят эпистемическими моделями в «повивальных» мозгах наших мыслителей-дидаскалов), которую порождает Несправедливость…

Если строить дискурс Религии как ИЗНАНКИ Надежды в отношении внешней человеку жизни, то стоит обращаться сегодня, в первую голову, к аналитическому дискурсу психоанализа с его инструментами анализа и синтеза. Все остальное – болтовня, особенно теологическая и особенно в России, в которой и академическое-то знание замусорено великоречивыми суждениями чиновников [см. любой исходный материал], да и вокруг нас по кафедрам, конференциям и в мозгах, преподающих то религиоведение, то теологию – без различия, верней – различие только на «лычках и звездочках погон», преподающих религию в её различных формах опредмечивания, вплоть до атеизма…».

Эти мысли Павла А. напомнили мне интенции о. Якова Кротова в разговоре в августе 2016 г. В свою очередь, я так ответил Павлу: «…«эмпатия – страшная сила». Наблюдающие этот «божественный» акт/состояние чувствуют себя обездоленными и соблазняются… Такому эмпатическому акту с Трансцендентным / Абсолютом / личным-Богом / Принципом и ее интенциональным – Верой, – завидуют свидетели и томятся жаждой подобного! Возможно ли быть причастным этому процессу, если ты вне?

Думается, эта контекстуальность Эмпатии (интенциональность [направленность на] / Вера как базовое единство элементов [перво-система]) вполне себе может оказаться субстанциональным. И тогда – основание нашего конкретного мира (но не миров) – его антропная субстанциональность, определяющая-ся / опосредующая-ся второ-первым основанием – тео-логическим субстанциональным. И все это и будет эпистемой, из которой изводится метафизика и логика. Ну а далее – по тексту [Павла]: начинается институционализация эмпатической пра-системы – образуется религия (ее маркеры-отграничители в социальном и культурном пространстве – культовые предметы, сакральные тексты-знаки, культо-ритуальные практики), которую и «схватывают» средства познания – экстраполяция науки на религию дает религиоведение, а экстраполяция религии на науку – теологию».

Михаил Владимирович, извините, это – увлекательный разговор – его можно длить и длить, но давайте вернемся к Вашему рассуждению о сообществе и «критериях учености», если можно так сказать, и продолжим начатую линию.

М.К.: Конечно, Вильям Владимирович, – спасибо.

Итак, в последнее время уровень религиоведческих экспертных заключений не раз вызывали недопонимание и жаркие споры в экспертном сообществе. Применение подобных (уточним – некачественных) экспертиз в судебной состязательной практике слишком велико; при этом хорошо известно, что даже мало-мальская некорректность способна спровоцировать общественный резонанс. (Этническая и религиозная принадлежность человека в определенных случаях может быть даже более значима, чем гражданская позиция или патриотические чувства…) В этой сфере общественной жизни необходимы четкие дефиниции и простая некомпетентность в данных вопросах может вызвать как непонимание, так и категорическое неприятие, вплоть до бескомпромиссного прекращения диалога.

В любом случае – споров и противоречий не избежать. Главное, чтобы общественные обсуждения значимых вопросов происходили открыто, в официальном информационном пространстве, а не кулуарно, лишь в дружных беседах судей и следователей.

В.Ш.: Михаил Владимирович, как Вам хорошо известно, в настоящее время в общественном пространстве страны активно дискутируется проблема неартикулированной общественно значимой идеологии. Как Вы полагаете, в условиях конституционного запрета на государственную идеологию не будет ли конструктивным шагом создание рамочного документа, посвященного описанию структуры социального пространства – сферы, институты и процессы, стереотипы и трансформации, уклады и ценностные установки, инструменты и технологии, взаимодействие и солидарность – своего рода Стратегии (Концепции) развития социально-гуманитарной сферы страны?

М.К.: Идеология не формируется социальными общностями, она появляется вследствие деятельности партий, социальных движений, политиков, идеологов. Появление идеологии в XVIII в. предназначалось для замещения религии и ее идеократической функции в государстве. Вместе с тем идеология все же моделировалась по образцу религии; в этом и заключается её, идеологии, изначальная «моральная предосудительность» со стороны носителей религиозного мировоззрения, так как в любом случае поиск идеала на земле несовместим с религиозными установками – мы об этом с Вами писали в журнале «Евразия: духовные традиции народов« (№ 3. 2014).

С другой стороны, националистические настроения, приглушенные войной в Донбассе, остаются весьма серьезной проблемой для удержания стабильности, в особенности в крупных городских агломерациях. Сейчас, например, активно обсуждается вопрос о статусе русской нации, о его нормативно-правовом закреплении. На мой взгляд, разработать подобный документ для экспертов особого труда не составит, да и вопрос проведения подобного законопроекта через Парламент при отсутствии в органах законодательной власти конкурентоспособных центров силы также не представляется маловероятным сюжетом. Вопрос заключается в том, поймет ли в настоящий момент широкая общественность подобный документ, и главное – захочет ли она его понимать? А это – вопрос серьезных социологических исследований и «замеров напряженности» на местах…

В европейских обществах, как известно, яркая экономическая повестка снижает накал идеологических противоречий. Пора и нам в информационном пространстве уйти от бесконечных внешнеполитических противоречий и сконцентрироваться на внутреннем развитии страны.

В.Ш.: Что ж – спасибо. В завершение нашего разговора, если позволите, небольшая просьба: в библиотеке РАНХиГС мы как-то устроили собеседование у так называемого «философского камня». По его окончании один из наших студентов попросил ответить на главных 10 вопросов – вот теперь мы предлагаем их вниманию экспертов. Попробуем блиц?

1. Какова природа Вселенной?

М.К.: Вселенная в физическом восприятии настолько безгранична, что ее философское познание выглядит куда более внушительным, чем собственно проблемы теории гравитации и спектральных излучений.

2. Есть ли какое-то Высшее Существо?

М.К.: Вопрос существования Абсолюта выходит за рамки разнообразных теорий познания: Абсолют неопределим, неуловим, и все же для гигантского количества населения земли обращение к Абсолюту в совершенно будничных, повседневных вопросах столь же естественно и непринужденно, как глоток чистой воды. Человек, хочет он того или нет, связан с Вечностью, и его тоска по идеалу – неизбывная участь.

3. Каково место человека во Вселенной?

М.К.: Хороший вопрос. Человек чувствует связь с Родиной, с местностью, в которой он родился, в которой покоятся его предки, давно ставшие землей и плодами. Человек не выбирает свое место во Вселенной; смею предположить, что чем больше человек будет отдаляться в космическое пространство, тем больше будет расти культ Земли.

4. Что такое реальность?

М.К.: Реальность – это то, что мы воспринимаем незыблемым и определяющим жизнь вне зависимости от наших желаний или стремлений.

5. Что определяет судьбу каждого человека?

М.К.: Судьбу человека определяет только он сам.

6. Что такое добро и зло?

М.К.: Добро – это отсутствие стыда перед собой и обществом. Все, что выходит за эти рамки, является злом.

7.  Почему наша жизнь такая, какая она есть?

М.К.: Мы и наша жизнь – не разные вещи: меняя себя, мы меняем и жизнь вокруг нас.

8. Каковы идеальные отношения между личностью и государством?

М.К.: Об идеальных отношениях можно только мечтать, а наиболее оптимальным вариантом, как показывает история, является представительная выборная демократия.

9. Что такое любовь?

М.К.: Закон, преступая который, мы убиваем себя.

10. Что происходит после смерти?

М.К.: Люди узнают правду, но не могут ей поделиться.

В.Ш.: Дорогой Михаил Владимирович, благодарю за отзывчивость и передаю приветствия от наших коллег – кафедры государственно-конфессиональных отношений и очень надеюсь на встречу уже в ближайшее время – на нашей панельной дискуссия «Религиозное пространство VS социальное пространство: структура и качество, инструменты и технологии, вызовы и задачи« 7 февраля в 12:00.

М.К.: Спасибо, Вильям Владимирович – взаимно – рад.