Станислав Панин: поскольку человек не может жить в хаосе, люди продолжают искать и создавать в окружающей действительности порядок

посвящается:

Всемирному дню философии – 2019,

25-летию новейшей истории Кафедры государственно-конфессиональных отношений

Уважаемый Станислав Александрович, благодарю за эту возможность обменяться мнениями по актуальным проблемам и поговорить о роли философии и, может быть шире – о способности человека иметь ценности.

Мир велик, мир развивается – его динамики и трансформации актуализируют проблемы переосмысления ответов даже на те из вопросов, которые, казалось, давно получили решение и стали классикой. – Получается, что каждый человек, каждое поколение, заново перескладывает этот ребус и решает загадку – что же это такое Мир, Человек, Ценность и каковы / почему они такие, как представляются? – человек всякий раз заново всматривается в эту причудливую картинку калейдоскопа и пытается ….

В.Ш.: Уважаемый Станислав Александрович, как Вы полагаете, что пытается в этом своем вглядывании, вопрошании понять человек, что различить, а главное, на Ваш взгляд, зачем?

С.П.: Природа человека такова, что он взаимодействует с реальностью не напрямую, а опосредованно. Данный тезис не нов и упирается в современной философии в кантовское различение «вещи-в-себе», как она существует без нашего участия, и феномена как вещи в нашем опыте. Это опосредование подразумевает, среди прочего, требование в опыте установить порядок и структуру, поскольку человек не может жить в хаосе. Поэтому люди продолжают разными способами искать порядок в окружающей действительности.

Современный британский философ Хилари Лоусон говорит об этом как о столкновении с «открытостью» мира, которую мы «закрываем» различными способами в число которых входит, например, наука. «Закрыть» в данном случае означает упорядочить, систематизировать и инструментализировать. При этом многие инструменты, которые создает культура, являются и способом структурирования мира, и, вместе с тем, способом выйти за пределы этой структуры. К таковым относится, например, религия, которая в форме религиозной мистики как бы открывает возможность заглянуть за пределы обычного порядка вещей, реальности.

Каждый способ закрытия дает новые возможности, но вместе с тем и ограничивает – ни один не схватывает реальность во всей полноте. Так, поэта и ученого могут интересовать разные стороны одного и того же, к примеру, ручья. Один взгляд на ручей позволит написать стихотворение, другой – построить на нем плотину. И стихотворение, и плотина – артефакты культуры – культурные продукты, которые становятся возможны благодаря разным способам, которые мы выбираем из всей пестроты инструментария, для взаимодействия с реальностью.

В.Ш.: Какие вопросы и проблемы в обществе начала XXI в. можно отнести к философским? Ведь если мир не является статичным – даже такие понятия как «традиционность» и «модернизм», да и собственно понятие «ценность», в каждую эпоху имеют свое конкретное содержание – постоянно уточняются объемы понятий, т.е. мы активно экспериментируем с формо-образованием, аксиоматиками явлений, можно предположить, что в таком мире должно измениться и представление о Философии – она теперь далеко не только практикующая созерцание педагогика. Что она теперь? А может время философии и философствования и вовсе ушло – может она умерла, а в мире остался лишь ее образ, с которым продолжают играть лишь ренегаты? А может в мире уже появилось или скоро появится нечто более возвышенное и привлекательное, чем философия?

С.П.: Разумеется, и форма, и содержание философских вопросов с течением времени менялись. Например, современные дискуссии в философии сознания испытывают влияние компьютерных наук (и технологий), с одной стороны, и нейропсихологии, с другой – это новая ситуация, которая сложилась только во второй половине ХХ в. Это же касается и других тем – например, проблем медицинской этики, которая приобретает новые очертания в свете современного прогресса медицины.

Многие темы, которые раньше считались философскими, сегодня отошли к конкретным наукам. Если до XVIII в. все естествознание являлось частью философии (вспомним, например, что Кант, помимо философии, преподавал в университете естественные науки; Ньютон, напротив, назвал свою главную работу «Математическими началами натуральной философии», но на нашем современном языке мы идентифицируем его как физика), то в XVIII–XIX веках мы видим последовательное отделение от философии всех конкретных наук.

Что остается в пространстве философии после этого? Мне кажется, что это, прежде всего, хотя и не исключительно, мировоззренческие вопросы, т.е. вопросы о ценностях, о месте и предназначении человека в мире. Такие вопросы являются одним из главных объектов философского интереса, в то время как естественные и технические науки концентрируют внимание на том, как все устроено. При этом любая проблема, которую решают науки и техника, содержит философский компонент, а часто и порождает новые философские проблемы.

Несколько лет назад в Университете Юты колледж гуманитарных наук сделал ироничные рекламные постеры, чтобы привлечь студентов на гуманитарные курсы. Мне понравился тот, который рекламировал философию. На нем говорилось: «Естествознание может рассказать, как клонировать тиранозавра; гуманитарные науки могут рассказать о том, почему это может быть плохой идеей». 

В.Ш.: Если говорить о горизонтах бытия – границах пространства, границах человека и его мира, – эти границы и горизонты, на Ваш взгляд, чем и как обеспечены? И если допустить, что мысль и слово – это не означаемое и означающее, а инструмент, каким человек орудует удлиняющий его руку», чем тогда будет то, что мы называем «философский вопрос»? И в целом, вообще, есть ли такой феномен как «философский вопрос» – не симулякр ли это, а может и того причудливее – не покемон ли?

С.П.: Вильям Владимирович, давайте начнем с конца. «Философские вопросы» правильнее было бы называть мировоззренческими, потому что в философских вопросах нет ничего специфического по сравнению с вопросами, которые задаются в контексте других форм мировоззрения, например, религии. Это – вопросы о первых причинах бытия, о природе реальности, о предельных целях человеческой жизни. Разница в том, как философия к этому подходит, то есть в инструментах, которыми она оперирует. Для философии таким инструментом, прежде всего, является логика, критическое мышление. Вторым важным инструментом является концептуальный аппарат.

Творчество, в ходе которого мы создаем новые концепты для того, чтобы структурировать реальность, является важной функцией философии, поскольку познание, осмысление и конструирование реальности требует соответствующего концептуального аппарата. Как следствие, границы, во всяком случае, границы человеческого знания реальности, полагаются именно ограничениями этого концептуального аппарата.

Например, мы не можем рассуждать о том, что лежит в основе мира, если прежде не выработаем идей «единого» и «мира». Если позволите, приведу, как мне представляется, яркий пример, который в свое время меня глубоко задел. Если заглянуть во «Фрагменты ранних греческих философов», обнаружим там довольно странное свидетельство: о Пифагоре говорят, что он первым стал называть вселенную «космосом». Почему это важно? Космос – это нечто принципиально иное, чем просто вселенная. Слово «вселенная» не содержит презумпции ее природы, в то время как слово «космос» происходит от греческого κοσμέω, что значит «украшать» и, одновременно, «упорядочивать».

Значит, новаторство, приписываемое Пифагору, состояло в постулировании упорядоченности мира, наличия в нем постоянных, устойчивых законов. Кроме того, если вспомнить пифагорейское учение о числах, стоит добавить, что законы эти имеют математическую природу. В такой формулировке это нововведение становится отправной точкой всей истории науки, поскольку взгляд на мир как единое, упорядоченное, подчиняющееся математически выразимым законам целое составляет основное философское допущение всего естествознания.

Так что, резюмируя, задача философии состоит в том, чтобы постоянно расширять горизонты нашего воображения, задавая принципиально новые вопросы и производя для этого новый концептуальный аппарат, который позволял бы мыслить о таких вещах, о которых раньше мы даже не задумывались.

В.Ш.: Философия, как и любая другая отрасль знаний, инструментальна – должна развиваться, чтобы быть качественным и эффективным, востребованным, инструментом. В этом смысле, учитывая тот эпохальный формационный сдвиг – вхождение в информационную эпоху, с неизбежной перестройкой системы миропорядка, какие интенции в мире будет набирать силу? Какие, на Ваш взгляд, принципы и подходы к конструированию будущего окажутся востребованными?

С.П.: Я не думаю, что идея национальных философий продуктивна. Не приходится сомневаться, конечно, что философские традиции в разных регионах исторически развивались достаточно автономно в силу объективных причин, однако, это не значит, что такое историческое различие следует искусственно поддерживать.

Более того, мне кажется, что такое искусственное разделение противоречит самой природе философии. Уже самые древние свидетельства описывают, как древнегреческие философы путешествовали в поисках знаний по всему Ближнему Востоку, добирались до Египта и даже до Индии. В Средние века европейские философы с интересом читали арабские философские тексты, а сама арабская философия формировалась на античном фундаменте. В этом смысле, мне кажется, что сам проект философии как таковой во многом имеет тенденцию к универсальности и стремится преодолеть региональные различия в общем процессе интеллектуального поиска и диалога. И в этом, в том числе, состоит ее ценность.

В.Ш.: Уважаемый Станислав Александрович, в завершение нашего разговора хотелось бы услышать Ваш прогноз о будущем. Мир модернизируется – мы экспериментируем не только с формами, но и сознанием. Какие, по Вашему мнению, категории будут определять границы мировосприятия, какие существенные изменения в общественном сознании нынешних постиндустриальных обществ, можно ожидать в ближайшие время – что человеку и человечеству, с одной стороны, удастся решить, а с другой – с какими издержками придется столкнуться?

С.П.: В последние десятилетия, несмотря на то, что технологически у нас сегодня больше возможностей для интеграции, чем когда-либо в истории, в мире нарастают центробежные силы; иными словами, мир все больше и больше распадается на отдельные, локальные культуры. Я вижу в этом как возможность, так и проблему. Возможность в том отношении, что сегодня у нас есть беспрецедентный доступ к знаниям, идеям накопленным человечеством, к знакомству с различными культурами. Проблема же в том, что на фоне этого нарастают тенденции к искусственному конструированию своей особенности, некоего уникального пути, формированию своей идентичности в противопоставлении чему-то.

Это приводит к фрагментации реальности, потери целостной, интегрирующей составляющей, общего знаменателя, который мог бы объединять человечество. Договоренности, которые стали результатом тысячелетий прогресса, длительных и сложных переговоров, политических и юридических решений, сегодня то и дело игнорируются как не соответствующие национальным интересам или культурным традициям, которые начинают превозноситься как некая абсолютная ценность.

Эта новая ситуация будет – и уже де-факто является – одним из главных предметов философской рефлексии, причем с точки зрения разных подходов. В этих новых реалиях важным, как мне представляется, будет найти новый способ интеграции человечества, который позволил бы, с одной стороны, сохранить и подчеркнуть разнообразие, но, с другой, дал бы возможность для объединения перед лицом общих проблем, которые перед нами встают.

В.Ш.: Уважаемый Станислав Александрович, благодарим Вас за эту увлекательную и оч. глубокую беседу – опыт этих экспертных интервью, показывает, как мы, из самых разных мест, сближены в способах вопрошания.

Интервью подготовил:

Шмидт Вильям Владимирович – директор Центра религиоведческих и этнокультурологических исследований и экспертизы Кафедры государственно-конфессиональных отношений ИГСУ РАНХиГС